стила… А завтра мы ей хлѣба принесемъ, если насъ гулять пустятъ…
Шурка уже былъ влюбленъ въ Ѳедоса.
И нерѣдко потомъ въ дни своего отрочества и юношества, имѣя дѣло съ педагогами, вспоминалъ о своемъ деньщикѣ-нянькѣ и находилъ, что никто изъ нихъ не могъ сравниться съ Чижикомъ.
Въ девятомъ часу вечера Ѳедосъ уложилъ Шурку спать и сталъ разсказывать ему сказку. Но сонный мальчикъ не дослушалъ ея и, засыпая, проговорилъ:
— А я не буду обижать утокъ… Прощай, Чижикъ!.. Я тебя люблю!
Въ тотъ же вечеръ Ѳедосъ сталъ устраивать себѣ уголокъ въ комнатѣ, рядомъ съ кухней.
Снявши съ себя платье и оставшись въ исподнихъ и въ ситцевой рубахѣ, онъ открылъ свой сундучекъ, внутренняя доска котораго была оклеена разными лубочными картинками и этикетами съ помадныхъ банокъ,—тогда олеографій и иллюстрированныхъ изданій еще не было,—и первымъ дѣломъ досталъ изъ сундучка маленькій потемнѣвшій образокъ Николая Чудотворца и, перекрестившись, повѣсилъ къ изголовью. Затѣмъ повѣсилъ зеркальце и полотенце и, положивъ на козлы, замѣнявшія кровать, свой блинчатый тюфячекъ, постлалъ его простыней и накрылъ ситцевымъ одѣяломъ.
Когда все было готово, онъ удовлетворенно оглядѣлъ свой новый уголокъ и, разувшись, сѣлъ на кровать и закурилъ трубку.
Въ кухнѣ еще возился Иванъ, только что убравшій самоваръ.
Онъ заглянулъ въ комнатку и спросилъ:
— А ужинать развѣ не будете, Ѳедосъ Никитичъ?
— Нѣтъ, не хочу…
— И Анютка не хочетъ… Видно, придется одному ужинать… А то чаю не угодно ли? У меня сахаръ завсегда водится!—проговорилъ, какъ-то плутовато подмигивая глазомъ, Иванъ.
— Спасибо на чаѣ… Не стану…
— Что жъ, какъ угодно!—какъ будто обижаясь, сказалъ Иванъ, уходя.
Не нравился ему новый сожитель, очень не нравился. Въ свою очередь и Иванъ не пришелся по вкусу Ѳедосу. Ѳедосъ
