На дворѣ было славно.
Вешнее солнышко привѣтливо глядѣло съ голубого неба, по которому двигались перистыя, бѣлоснѣжныя облачки, и пригрѣвало изрядно. Въ воздухѣ, полномъ бодрящей остроты, пахло свѣжестью, навозомъ и, благодаря сосѣдству казармъ, кислыми щами и чернымъ хлѣбомъ. Вода капала съ крышъ, блестѣла въ колдобинкахъ и пробивала канавки на обнаженной, испускавшей паръ землѣ съ едва пробившейся травкой. Все на дворѣ словно трепетало жизнью.
У сарая бродили, весело кудахтая, куры, и неугомонный пестрый пѣтухъ съ важнымъ дѣловымъ видомъ шагалъ по двору, отыскивая зеренъ и угощая ими своихъ подругъ. У колдобинъ гоготали утки. Стайка воробьевъ то и дѣло слетала изъ сада на дворъ и прыгала, чирикая и ссорясь другъ съ другомъ. Голуби разгуливали по крышѣ сарая, расправляли на солнцѣ сизыя перья и ворковали о чемъ-то. На самомъ припекѣ, у водовозной бочки, дремала большая рыжая дворняга и по временамъ щелкала зубами, ловя блохъ.
— Прелесть, Чижикъ!—воскликнулъ полный радости жизни Шурка и, словно пущенный на волю жеребенокъ, бросился со всѣхъ ногъ черезъ дворъ къ сараю, вспугивая воробьевъ и куръ, которыя удирали во всѣ лопатки и отчаяннымъ кудахтаньемъ заставили пѣтуха остановиться и въ недоумѣніи поднять ногу.
— То-то хорошо!—промолвилъ матросъ.
И онъ присѣлъ на опрокинутомъ боченкѣ у сарая, вынулъ изъ кармана маленькую трубчонку и кисетъ съ табакомъ, набилъ трубочку, придавилъ мелкую махорку корявымъ большимъ пальцемъ и, закуривъ, затянулся съ видимымъ наслажденіемъ, оглядывая весь дворъ—и куръ, и утокъ, и собаку, и травку, и ручейки—тѣмъ проникновеннымъ, любовнымъ взглядомъ, какимъ могутъ только смотрѣть люди, любящіе и природу, и животныхъ.
— Осторожнѣй, барчукъ!.. Не попадите въ ямку… Ишь воды-то… Уткѣ и лестно…
Шуркѣ скоро надоѣло бѣгать, и онъ присѣлъ къ Ѳедосу. Мальчика словно тянуло къ нему.
