— Фамилія у него дѣйствительно смѣшная!—проговорилъ, смѣясь, Лузгинъ.
— И имя самое мужицкое… Ѳедосъ!
— Что жъ, можно его иначе звать, какъ тебѣ угодно… Ты право, Маруся, не раскаешься… Онъ честный и добросовѣстный человѣкъ… Какой форъ-марсовый былъ!.. Но если ты не хочешь—отошлемъ Чижика… Твоя княжая воля…
Марья Ивановна и безъ увѣреній мужа знала, что влюбленный въ нее простодушный и простоватый Василій Михайловичъ дѣлалъ все, что только она хотѣла, и былъ покорнѣйшимъ ея рабомъ, ни разу втеченіе десятилѣтняго супружества и не помышлявшимъ о сверженіи ига своей красивой жены.
Тѣмъ не менѣе, она нашла нужнымъ сказать:
— Хоть мнѣ и не нравится этотъ Чижикъ, но я оставлю его, такъ какъ ты этого хочешь.
— Но, Марусенька… Зачѣмъ?.. Если ты не хочешь.
— Я его беру!—властно произнесла Марья Ивановна.
Василію Михайловичу оставалось только благодарно взглянуть на Марусеньку, оказавшую такое вниманіе къ его желанію. И Шурка былъ очень доволенъ, что Чижикъ будетъ его нянькой.
Новаго деньщика опять позвали въ столовую. Онъ снова вытянулся у порога и безъ особенной радости выслушалъ объявленіе Марьи Ивановны, что она его оставляетъ.
Завтра же утромъ онъ переберется къ нимъ со своими вещами. Помѣстится вмѣстѣ съ поваромъ.
— А сегодня въ баню сходи… Отмой свои черныя руки—прибавила молодая женщина, не безъ брезгливости взглядывая на просмоленныя шершавыя руки матроса.
— Осмѣлюсь доложить, вразъ не отмоешь… Смола!—пояснилъ Ѳедосъ и какъ бы въ подтвержденіе справедливости этихъ словъ перевелъ взглядъ на бывшаго своего командира.
„Дескать, объясни ей, коли она ничего не понимаетъ“!
— Со временемъ смола выйдетъ, Маруся… Онъ постарается ее вывести…
— Такъ точно, вашескобродіе.
— И не кричи ты такъ, Ѳеодосій… Ужъ я тебѣ нѣсколько разъ говорила…
— Слышишь, Чижикъ… Не кричи!—подтвердилъ Василій Михайловичъ.
