воли ея, начали возникать въ ней воспоминанья о людяхъ, которыхъ она знала и которые похоронены здѣсь. Идти было тяжело и она остановилась, чтобы перевести духъ.
— Алена… Анна… Сидоръ Пахомычъ… Панкратій… Маша-красавица… кузнецъ Ефимъ… малыя дѣти Иванюка, пятеро сразу похороненныхъ… и еще, и еще…
Всѣ эти имена и лица скользили по памяти Маланьи, и все яснѣе, все ярче, все многочисленнѣе!
Прошло неизвѣстно сколько времени, и начинаетъ замѣчать Маланья, что вытаскивать ей ноги изъ снѣга становится все труднѣе, какъ будто снѣгъ глубже становится и что какъ будто она стояла уже на этомъ мѣстѣ. Непроглядная тьма, окружавшая ее отовсюду, не давала никакого отвѣта.
— Хоть бы гдѣ огонекъ какой-нибудь,—думается Маланьѣ,—звѣздочка, что ли, небесная! Хоть бы голосъ какой человѣческій… А ну, какъ покойникъ какой-нибудь позоветъ… Панкратій, напримѣръ…
И при мысли о Панкратіѣ заходило въ сердцѣ Маланьи, потому что, такъ да не такъ, а все-таки она, а не кто другой, причиною его смерти явилась!
— Панкратій… Панкратій… какъ онъ тогда навзничь сразу повалился!—вспомнилось Маланьѣ.
И словно жаръ какой-то ее обдалъ, когда вдругъ, въ глубокой тьмѣ и тишинѣ ее окружавшихъ, видитъ она передъ собою, видитъ въ полной яркости, со всѣми красками, и слышитъ, какъ бы вотъ дѣйствительно услыхала все происшедшее при смерти Панкратія: толпа деревенская… Маланья жену его при людяхъ поносила… мужъ вступился… за что̀ поносила?.. «Ахъ ты такая, да сякая»,—кричитъ онъ Маланьѣ и кулаки сжимаетъ, въ воздухъ поднимаетъ и ногами топочетъ… Бросился онъ на Маланью… только вдругъ закачался… хлопъ на землю… и былъ таковъ!..
воли её, начали возникать в ней воспоминанья о людях, которых она знала и которые похоронены здесь. Идти было тяжело и она остановилась, чтобы перевести дух.
— Алёна… Анна… Сидор Пахомыч… Панкратий… Маша-красавица… кузнец Ефим… малые дети Иванюка, пятеро сразу похороненных… и ещё, и ещё…
Все эти имена и лица скользили по памяти Маланьи, и всё яснее, всё ярче, всё многочисленнее!
Прошло неизвестно сколько времени, и начинает замечать Маланья, что вытаскивать ей ноги из снега становится всё труднее, как будто снег глубже становится и что как будто она стояла уже на этом месте. Непроглядная тьма, окружавшая её отовсюду, не давала никакого ответа.
— Хоть бы где огонёк какой-нибудь, — думается Маланье, — звёздочка, что ли, небесная! Хоть бы голос какой человеческий… А ну, как покойник какой-нибудь позовёт… Панкратий, например…
И при мысли о Панкратие заходило в сердце Маланьи, потому что, так да не так, а всё-таки она, а не кто другой, причиною его смерти явилась!
— Панкратий… Панкратий… как он тогда навзничь сразу повалился! — вспомнилось Маланье.
И словно жар какой-то её обдал, когда вдруг, в глубокой тьме и тишине её окружавших, видит она перед собою, видит в полной яркости, со всеми красками, и слышит, как бы вот действительно услыхала всё происшедшее при смерти Панкратия: толпа деревенская… Маланья жену его при людях поносила… муж вступился… за что поносила?.. «Ах ты такая, да сякая», — кричит он Маланье и кулаки сжимает, в воздух поднимает и ногами топочет… Бросился он на Маланью… только вдруг закачался… хлоп на землю… и был таков!..
