тянула свои ноги вдоль дро̀венъ настолько, что онѣ висѣли на воздухѣ.
— А что же, тетка,—спросилъ Михей, полуоборотясь къ ней:—развѣ фляжка-то пуста, что не предлагаешь?
— А и впрямь! погоди, на вотъ, выпьемъ,—отвѣтила Маланья, доставъ изъ-за пазухи фляжку и обернувшись къ Михею полуоборотомъ. Михей глотнулъ изъ фляжки, глотнула и Маланья, затѣмъ повторили, и еще разъ повторили.
— Ну, такъ-то лучше будетъ,—сказалъ Михей, возвращая фляжку.
Хлеснулъ онъ возжой по савраскѣ; лошадь тронула, брыкнула раза два задомъ, сѣдоки всколыхнулись, и понеслась лошадка галопцомъ по непорочному, свѣжему снѣгу, разрумяненному роскошнымъ утромъ, какихъ не мало видать въ нашу непривѣтную и долгую зиму.
Невдали отъ кладбища, когда уже совсѣмъ ясно видна была церковь, Михей остановилъ лошадь.
— Ну, слѣзай теперь. Я направо должо̀нъ.
Маланья слѣзла и побрела дорогою по направленію къ церкви, а Михей свернулъ вправо по па̀хоти[1], которая кое-гдѣ проглядывала своими черными межами изъ-подъ глубокаго снѣга.
Церковка, къ которой направлялась Маланья, не имѣла своего причта[2]. Какъ и почему случилось такъ, что она стояла одна-одинёхонька, оберегая свое кладбище, вдали отъ всякаго жилья—сказать трудно. Вѣроятно, когда-то, очень давно, такъ давно, что никто и не запомнитъ, именно тутъ стояло знатное село и при немъ церковь, имѣлся, можетъ-быть, и помѣщичій домъ, но затѣмъ жизнь предпочла перемѣнить мѣсто и тогда возникли окрестныя села, ближайшее изъ нихъ Самочуха, въ пяти верстахъ. Что тутъ когда-то существовало нѣчто лучшее, свидѣтельство-
- ↑ Пахоть — вспаханная земля. (прим. редактора Викитеки)
- ↑ Причт — состав лиц, служащих при каком-либо одном христианском храме. (прим. редактора Викитеки)
тянула свои ноги вдоль дро́вен настолько, что они висели на воздухе.
— А что же, тётка, — спросил Михей, полуоборотясь к ней, — разве фляжка-то пуста, что не предлагаешь?
— А и впрямь! погоди, на вот, выпьем, — ответила Маланья, достав из-за пазухи фляжку и обернувшись к Михею полуоборотом. Михей глотнул из фляжки, глотнула и Маланья, затем повторили, и ещё раз повторили.
— Ну, так-то лучше будет, — сказал Михей, возвращая фляжку.
Хлестнул он вожжой по савраске; лошадь тронула, брыкнула раза два задом, седоки всколыхнулись, и понеслась лошадка галопцем по непорочному, свежему снегу, разрумяненному роскошным утром, каких немало видать в нашу неприветную и долгую зиму.
Невдали от кладбища, когда уже совсем ясно видна была церковь, Михей остановил лошадь.
— Ну, слезай теперь. Я направо должо́н.
Маланья слезла и побрела дорогою по направлению к церкви, а Михей свернул вправо по па́хоти[1], которая кое-где проглядывала своими чёрными межами из-под глубокого снега.
Церковка, к которой направлялась Маланья, не имела своего причта[2]. Как и почему случилось так, что она стояла одна-одинёхонька, оберегая своё кладбище, вдали от всякого жилья — сказать трудно. Вероятно, когда-то, очень давно, так давно, что никто и не запомнит, именно тут стояло знатное село и при нём церковь, имелся, может быть, и помещичий дом, но затем жизнь предпочла переменить место и тогда возникли окрестные сёла, ближайшее из них Самочуха, в пяти верстах. Что тут когда-то существовало нечто лучшее, свидетельство-
