сверху густой, огромными хлопьями, снѣгъ и, казалось, не будетъ исхода ни тьмѣ, ни завываньямъ метели, ни безвременью ожиданія зоревыхъ лучей.
Неудачна была послѣдняя прогулка Маланьи за брусникой. Не попадала ли она на хорошія мѣса(?мѣста), не порвали ли больше, чѣмъ обыкновенно, тетерева или другая птица, а можетъ-быть, просто-на-просто, ей была незадача, только рѣшила она, въ виду того, что день былъ очень свѣтлый, пробраться на новое мѣсто, подальше, а именно на кладбище, отстоявшее отъ Самочухи верстахъ въ пяти. Мимо кладбища шла дорога въ городъ. На кладбищѣ, замѣтила Маланья давно уже, росла брусника, и что ея по осени тамъ очень много бываетъ.
Запасшись своею обычною поклажею, вышла Маланья на улицу, а въ это самое время дядя Михей выѣзжалъ въ лѣсъ за дровами на дровняхъ[1]. Остановила она его.
— Не подвезешь ли, Михеичъ?—вопросила она.
— Для-че не подвезти! А тебѣ куда нужно?
— А куда ты-то ѣдешь? По дорогѣ будетъ—такъ сажусь!
— А я до мельничной поляны.
— За дровами, что ли?
— Точно.
— Ну, и вези меня, потому я на кладбищѣ побывать желаю.
— Мѣсто себѣ готовить, что ли, идешь?
— Тьфу! лоботрясъ этакій!—отвѣтила Маланья,—не хочешь—не надо.
— Ну, ладно, ужо̀ доругаешься,—отвѣтилъ Михей,—а пока что садись, подвезу!
Михеичъ, стоявшій на дровняхъ, придвинулся ближе къ дуговинамъ, къ хвосту своей савраски, чтобы дать Маланьѣ мѣсто; она усѣлась спиною къ его ногамъ и про-
сверху густой, огромными хлопьями, снег и, казалось, не будет исхода ни тьме, ни завываньям метели, ни безвременью ожидания зоревых лучей.
Неудачна была последняя прогулка Маланьи за брусникой. Не попадала ли она на хорошие места, не порвали ли больше, чем обыкновенно, тетерева или другая птица, а может быть, просто-напросто, ей была незадача, только решила она, ввиду того, что день был очень светлый, пробраться на новое место, подальше, а именно на кладбище, отстоявшее от Самочухи верстах в пяти. Мимо кладбища шла дорога в город. На кладбище, заметила Маланья давно уже, росла брусника, и что её по осени там очень много бывает.
Запасшись своею обычною поклажею, вышла Маланья на улицу, а в это самое время дядя Михей выезжал в лес за дровами на дровнях[1]. Остановила она его.
— Не подвезёшь ли, Михеич? — вопросила она.
— Для-чё не подвезти! А тебе куда нужно?
— А куда ты-то едешь? По дороге будет — так сажусь!
— А я до мельничной поляны.
— За дровами, что ли?
— Точно.
— Ну, и вези меня, потому я на кладбище побывать желаю.
— Место себе готовить, что ли, идёшь?
— Тьфу! лоботряс этакий! — ответила Маланья, — не хочешь — не надо.
— Ну, ладно, ужо доругаешься, — ответил Михей, — а пока что садись, подвезу!
Михеич, стоявший на дровнях, придвинулся ближе к дуговинам, к хвосту своей савраски, чтобы дать Маланье место; она уселась спиною к его ногам и про-
