Власа передернуло, и онъ совершенно безсознательно схватилъ рукою фигурку, спрятанную за пазуху, и крѣпко сжалъ ее.
— А чему у меня пахнуть?—спросилъ онъ въ отвѣтъ.
Предсѣдатель, старикъ лѣтъ шестидесяти, мѣстный кулакъ, богатый и крайне мнительный и суевѣрный, принадлежалъ къ тѣмъ удивительнымъ людямъ, которые съ одинаковымъ чувствомъ робости и прислуживанья входятъ и въ церковь, и къ гадальщицѣ… Для нихъ все чудесное, сверхъестественное существуетъ съ гораздо большею несомнѣнностью, чѣмъ все остальное, и весь вопросъ для нихъ только въ томъ, какъ бы воспользоваться имъ, заставивъ чудесную силу, Божью или дьявольскую, проявиться. Они одинаково благоговѣютъ какъ передъ скуфейкою, полежавшею на мощахъ кіевскаго угодника, такъ и передъ клочкомъ веревки, снятой съ повѣсившагося…
— А я къ тебѣ, Власъ, по дѣлу!—проговорилъ онъ.
— А не до дѣла мнѣ нынче!—отвѣтилъ Власъ.—Прошу садиться.
Петръ Петровичъ сѣлъ на единственную табуретку.
— Не отдашь ли ты мнѣ Ганнуси своей въ услуженіе?
— А на что́ она вамъ, Петръ Петровичъ?—промолвилъ Власъ.—Да вы ее самоё спросите…
Ганнуся, тѣмъ временемъ, проснулась и, спустивъ ноги съ кровати, протирала глаза. Нечесаная, полупьяная, съ опухшими глазами и краснымъ носомъ, прежняя владѣтельница многихъ десятковъ воловъ медленно приходила въ себя.
— А мнѣ точно что̀ померещилось,—сказала она, потягиваясь.—А и вправду мерещится. Чего вамъ?
— Слышь, Ганнуся,—отвѣтилъ Власъ:—тебя въ услуженіе взять хотятъ.
— Да вѣдь ты ворожить умѣешь?—быстро проговорилъ Петръ Петровичъ.
Власа передёрнуло, и он совершенно бессознательно схватил рукою фигурку, спрятанную за пазуху, и крепко сжал её.
— А чему у меня пахнуть? — спросил он в ответ.
Председатель, старик лет шестидесяти, местный кулак, богатый и крайне мнительный и суеверный, принадлежал к тем удивительным людям, которые с одинаковым чувством робости и прислуживанья входят и в церковь, и к гадальщице… Для них всё чудесное, сверхъестественное существует с гораздо большею несомненностью, чем всё остальное, и весь вопрос для них только в том, как бы воспользоваться им, заставив чудесную силу, Божью или дьявольскую, проявиться. Они одинаково благоговеют как перед скуфейкою, полежавшею на мощах киевского угодника, так и перед клочком верёвки, снятой с повесившегося…
— А я к тебе, Влас, по делу! — проговорил он.
— А не до дела мне нынче! — ответил Влас. — Прошу садиться.
Пётр Петрович сел на единственную табуретку.
— Не отдашь ли ты мне Ганнуси своей в услужение?
— А на что она вам, Пётр Петрович? — промолвил Влас. — Да вы её самоё спросите…
Ганнуся, тем временем, проснулась и, спустив ноги с кровати, протирала глаза. Нечёсаная, полупьяная, с опухшими глазами и красным носом, прежняя владетельница многих десятков волов медленно приходила в себя.
— А мне точно что померещилось, — сказала она, потягиваясь. — А и вправду мерещится. Чего вам?
— Слышь, Ганнуся, — ответил Влас, — тебя в услужение взять хотят.
— Да ведь ты ворожить умеешь? — быстро проговорил Пётр Петрович.
