неописуемо-прелестный, сборный цвѣтокъ какъ бы наклонился къ ней. На днѣ его бархатной, лазурной коронки несомнѣнно свѣтилось какое-то кроткое око, и во взглядѣ цвѣтка, волею-неволею, началъ тихо тонуть очарованный взглядъ лежавшей передъ нимъ дѣвушки. Неудержимая сила влекла ее къ цвѣтку, къ его устамъ. Она приподнялась, обняла его, обняла сама, по доброй волѣ, и запечатлѣла долгій поцѣлуй на его трепетно дрожавшихъ, увлаженныхъ росою устахъ…
И сдвинулись тогда надъ Альгоею могучіе лепестки всего цвѣточнаго царства, и въ который уже разъ соединилось божество съ дочерью человѣческою, зачатою во грѣхѣ и тронутою его прикосновеніемъ.
Въ то же самое мгновеніе, далеко отъ этого мѣста, подъ громъ землетрясенія, разсыпался прахомъ проклятый городъ! Распались мраморные облики красавицъ и красавцевъ, и лежатъ они тамъ, въ пустыняхъ, гдѣ-то между Байкаломъ и камчатскими сопками, перепутавъ осколки своихъ очертаній и только кое-гдѣ проглядывая изъ-подъ острыхъ мховъ и сѣрыхъ лишаевъ своими человѣческими, все еще улыбающимися, чертами.
неописуемо-прелестный, сборный цветок как бы наклонился к ней. На дне его бархатной, лазурной коронки несомненно светилось какое-то кроткое око, и во взгляде цветка, волею-неволею, начал тихо тонуть очарованный взгляд лежавшей перед ним девушки. Неудержимая сила влекла её к цветку, к его устам. Она приподнялась, обняла его, обняла сама, по доброй воле, и запечатлела долгий поцелуй на его трепетно дрожавших, увлажённых росою устах…
И сдвинулись тогда над Альгоею могучие лепестки всего цветочного царства, и в который уже раз соединилось божество с дочерью человеческою, зачатою во грехе и тронутою его прикосновением.
В то же самое мгновение, далеко от этого места, под гром землетрясения, рассыпался прахом проклятый город! Распались мраморные облики красавиц и красавцев, и лежат они там, в пустынях, где-то между Байкалом и камчатскими сопками, перепутав осколки своих очертаний и только кое-где проглядывая из-под острых мхов и серых лишаёв своими человеческими, всё ещё улыбающимися, чертами.
