Наступила темная ночь и увлажила длинныя рѣсницы Альгои росою, и вплоть до утра слышался подлѣ нея въ воздухѣ и далеко кругомъ подъ землею какой-то шумъ. Двигались какія-то таинственныя силы, шла какая-то незримая и торопливая работа.
Когда наступило розовое утро, покинутая на произволъ судьбы Альгоя думала открыть глаза; но отяжелѣвшія вѣки не хотѣли подняться, не могли раскрыться; тогда спустились на нихъ свѣжія капли утренней росы и очи ея раскрылись, и увидала она себя лежащею на сырой землѣ, пестрѣвшей безсчетными маргаритками. Маргаритки вырастали передъ нею вездѣ, куда только могъ достичь взглядъ ея. Это онѣ, а никто другой, шумѣли ночью подъ землею, торопясь выйти на свѣтъ; а шумъ въ воздухѣ производили сходившія къ нарождавшимся маргариткамъ росинки, готовясь освѣжить ихъ, чуть только одолѣютъ онѣ тяжесть почвы и выглянутъ поверхъ земли.
Вздумалось Альгоѣ поднять руку, лежавшую на землѣ. Рука, еще недавно отягощенная многими кольцами и запястьями, снятыми съ нея при выносѣ дѣвушки за городъ, не слушалась, какъ и очи; тогда изъ-подъ земли, подъ самою рукою ея, потянулись въ ростъ, на коренастыхъ стебелькахъ, широколобые тюльпанчики и дружными усиліями подняли руку.
Захотелось Альгоѣ улыбнуться,—такъ скоро забылъ грустное прошедшее милый ребенокъ,—но мускулы лица не понимали, что̀ имъ нужно дѣлать для того, чтобы улыбнуться. Тогда прилетѣла бабочка, стала кружиться, коснулась щекъ Альгои своими лазоревыми крыльями, и тихое щекотанье вызвало улыбку, застывшую давно. Потекли по лицу Альгои слезы; взошло солнце и осушило ихъ, и дѣвушка поднялась на ноги.
Она оглядѣлась, и куда только направлялся ея взглядъ
Наступила тёмная ночь и увлажила длинные ресницы Альгои росою, и вплоть до утра слышался подле неё в воздухе и далеко кругом под землёю какой-то шум. Двигались какие-то таинственные силы, шла какая-то незримая и торопливая работа.
Когда наступило розовое утро, покинутая на произвол судьбы Альгоя думала открыть глаза; но отяжелевшие веки не хотели подняться, не могли раскрыться; тогда спустились на них свежие капли утренней росы и очи её раскрылись, и увидала она себя лежащею на сырой земле, пестревшей бессчётными маргаритками. Маргаритки вырастали перед нею везде, куда только мог достичь взгляд её. Это они, а никто другой, шумели ночью под землёю, торопясь выйти на свет; а шум в воздухе производили сходившие к нарождавшимся маргариткам росинки, готовясь освежить их, чуть только одолеют они тяжесть почвы и выглянут поверх земли.
Вздумалось Альгое поднять руку, лежавшую на земле. Рука, ещё недавно отягощённая многими кольцами и запястьями, снятыми с неё при выносе девушки за город, не слушалась, как и очи; тогда из-под земли, под самою рукою её, потянулись в рост, на коренастых стебельках, широколобые тюльпанчики и дружными усилиями подняли руку.
Захотелось Альгое улыбнуться, — так скоро забыл грустное прошедшее милый ребёнок, — но мускулы лица не понимали, что им нужно делать для того, чтобы улыбнуться. Тогда прилетела бабочка, стала кружиться, коснулась щёк Альгои своими лазоревыми крыльями, и тихое щекотанье вызвало улыбку, застывшую давно. Потекли по лицу Альгои слёзы; взошло солнце и осушило их, и девушка поднялась на ноги.
Она огляделась, и куда только направлялся её взгляд
