призрака, что незримые его глаза и пристально устремлены на него! При этой мысли онъ задрожалъ съ головы до ногъ…
Покинувъ шумное позорище торговыхъ дѣлъ и сдѣлокъ, они перенеслись въ глухой закоулокъ города, гдѣ Скруджъ никогда не бывалъ, но хорошо зналъ, по слухамъ, недобрую славу про этотъ закоулокъ. Грязныя, узкія улицы; лавченки и домишки; обыватели — полунагіе, пьяные, на босу ногу — отвратительные… Темные, крытые ходы, словно сточныя трубы, извергали въ лабиринтъ улицъ — и жильцовъ, и ихъ удушливой запахъ; весь кварталъ дышалъ преступленіемъ, грязью, нищевою.
На самомъ днѣ этого логова виднѣлась, подъ выступнымъ навѣсомъ, желѣзная лавочка: желѣзо, тряпки, битое стекло, кости, черепки посуды, ржавые ключи, беззубыя пилы, засовы, чашки вѣсовъ, гири — всего въ ней было[1].
Можетъ быть, въ этомъ ворохѣ замасляннаго тряпья и костей крылись такія тайны, что лучше-бы ихъ и не знать.
Передъ всею этою дрянью сидѣлъ господинъ, лѣтъ семидесяти, сѣдой и обрюзглый; сидѣлъ за дырявой занавѣской, повисшей на окнѣ и покуривалъ коротенькую трубочку, наслаждаясь полнымъ одиночествомъ.
Скруджъ и призракъ предстали предъ него — какъ-разъ въ то мгновеніе, когда въ лавочку шатнулась какая-то женщина, съ тяжелымъ узломъ на спинѣ. Слѣдомъ за ней вошли другая женщина, съ такимъ-же узломъ, и какой-то мужчина, въ черномъ поношенномъ платьѣ. Всѣ они видимо изумились, увидя другъ-друга. Послѣ нѣ-
- ↑ Нѣкоторыя подробности разсказа Ч. Диккенса выпущены нами, потому что на нихъ лежитъ непонятный, непередаваемый большинству читателей, чисто лондонскій колоритъ. Отъ этого выпуска, по крайнему нашему убѣжденію, разсказъ теряетъ немного… разумѣется для святой Руси.
призрака, что незримые его глаза и пристально устремлены на него! При этой мысли он задрожал с головы до ног…
Покинув шумное позорище торговых дел и сделок, они перенеслись в глухой закоулок города, где Скрудж никогда не бывал, но хорошо знал по слухам недобрую славу про этот закоулок. Грязные, узкие улицы; лавчонки и домишки; обыватели — полунагие, пьяные, на босу ногу — отвратительные… Темные, крытые ходы, словно сточные трубы, извергали в лабиринт улиц — и жильцов, и их удушливой запах; весь квартал дышал преступлением, грязью, нищетою.
На самом дне этого логова виднелась под выступным навесом железная лавочка: железо, тряпки, битое стекло, кости, черепки посуды, ржавые ключи, беззубые пилы, засовы, чашки весов, гири — всего в ней было[1].
Может быть, в этом ворохе замасленного тряпья и костей крылись такие тайны, что лучше бы их и не знать.
Перед всею этою дрянью сидел господин лет семидесяти, седой и обрюзглый; сидел за дырявой занавеской, повисшей на окне и покуривал коротенькую трубочку, наслаждаясь полным одиночеством.
Скрудж и призрак предстали пред него — как раз в то мгновение, когда в лавочку шатнулась какая-то женщина с тяжелым узлом на спине. Следом за ней вошла другая женщина с таким же узлом и какой-то мужчина в черном поношенном платье. Все они видимо изумились, увидев друг друга. После не-
- ↑ Некоторые подробности рассказа Ч. Диккенса выпущены нами, потому что на них лежит непонятный, непередаваемый большинству читателей, чисто лондонский колорит. От этого выпуска, по крайнему нашему убеждению, рассказ теряет немного… разумеется, для святой Руси.
