Судя по числу прохожихъ, можно было подумать, что ужъ въ домахъ не осталось ни одного человѣка для привѣту желанныхъ гостей, а между тѣмъ, не было ни одного дома, гдѣ-бы гостей не ждали, гдѣ-бы для нихъ не пылало биткомъ набитаго угольями камина. Потому-то, Господи праведный! Какъ-же восторгался духъ! Какъ раскрывалъ онъ свою широкую грудь! Какъ протягивалъ мощную руку! Какъ онъ парилъ надъ этой толпою, пригоршнями брызгая на нее своей свѣтлою радостью, крапя всѣхъ, кто подвертывался подъ-руку! Даже и фонарщикъ, сей возжигатель и сѣятель искоръ свѣта по темнымъ улицамъ, даже и онъ совершенно уже одѣтый на вечеръ, даже и онъ захохоталъ при взглядѣ на духа, хотя и не подозрѣвалъ, что встрѣтился лицомъ къ лицу съ самимъ великимъ, „праздникомъ“.
Вдругъ духъ, не говоря ни слова, перенесъ своего собесѣдника въ такое пустынное болото, обсаженное такими громадными камнями, что конечно можно было его назвать кладбищемъ великановъ. Вода просачивалась повсюду, — такъ и била ключемъ изъ земли, — да морозъ наложилъ на нее руку и удержалъ въ достодолжномъ повиновеніи. Кромѣ моха, кромѣ дрока и кое-какихъ тощихъ былинокъ, ничего не было вокругъ.
По краю-неба, съ заката, солнце провело своими лучами багровую дорожку надъ этой безотрадной мѣстностью, и — надо было видѣть, — какъ закатывалось оно, какъ жмурилось и дремало, и какъ наконецъ, совсѣмъ заснуло…
— Гдѣ мы? спросилъ Скруджъ.
— Въ самомъ сердцѣ земли, гдѣ трудятся столько лѣтъ рудокопы… Да вотъ поглядите!…
Сказавши эти слова, духъ пронесся со Скруджемъ мимо хижины, гдѣ старый дѣдъ угольщикъ праздновалъ Рождество со своими внучатами… Взглянули они на радостныя лица и полетѣли далѣе…
Пронеслись они и надъ шумнымъ моремъ, прямо къ
Судя по числу прохожих можно было подумать, что уж в домах не осталось ни одного человека для привету желанных гостей, а между тем не было ни одного дома, где бы гостей не ждали, где бы для них не пылало битком набитого угольями камина. Потому-то, господи праведный! Как же восторгался дух! Как раскрывал он свою широкую грудь! Как протягивал мощную руку! Как он парил над этой толпою, пригоршнями брызгая на нее своей светлою радостью, крапя всех, кто подвертывался под руку! Даже и фонарщик, сей возжигатель и сеятель искор света по темным улицам, даже и он совершенно уже одетый на вечер, даже и он захохотал при взгляде на духа, хотя и не подозревал, что встретился лицом к лицу с самим великим, «праздником».
Вдруг дух, не говоря ни слова, перенес своего собеседника в такое пустынное болото, обсаженное такими громадными камнями, что, конечно, можно было его назвать кладбищем великанов. Вода просачивалась повсюду, — так и била ключом из земли, — да мороз наложил на нее руку и удержал в достодолжном повиновении. Кроме моха, кроме дрока и кое-каких тощих былинок ничего не было вокруг.
По краю неба, с заката, солнце провело своими лучами багровую дорожку над этой безотрадной местностью, и — надо было видеть, — как закатывалось оно, как жмурилось и дремало, и как наконец совсем заснуло…
— Где мы? — спросил Скрудж.
— В самом сердце земли, где трудятся столько лет рудокопы… Да вот поглядите!..
Сказав эти слова, дух пронесся со Скруджем мимо хижины, где старый дед-угольщик праздновал Рождество со своими внучатами… Взглянули они на радостные лица и полетели далее…
Пронеслись они и над шумным морем, прямо к
