— Предлагаю всѣмъ выпить за здоровье моего хозяина, мистера Скруджа!
— Хорошъ хозяинъ! перебила мистриссъ Крэтчитъ. Попался-бы онъ мнѣ въ лапы, показала-бы я ему…
— Да милыя дѣти!… замѣтилъ Бобъ, праздникъ…
— Развѣ на то праздникъ, чтобъ пить за здоровье такого окаяннаго, Робертъ! Ты самъ знаешь…
— Милая моя! Такимъ-же нѣжнымъ голосомъ продолжалъ Бобъ. — Попомни: вѣдь сегодня сочельникъ.
— За твое здоровье я выпью, выпью и за сочелькикъ, возразила мистриссъ Крэтчитъ; но только не за него! А если и выпью, ему не поздоровится… А впрочемъ, Богъ съ нимъ — для праздника“!
Дѣти выпили за здоровье мистера Скруджа, вслѣдъ за своею матерью, хотя и не охотно.
Одно напоминовеніе его имени кинуло тѣнь на ихъ свѣтлый, дѣтскій праздникъ.
Но тѣнь эта была минутная, и пронеслась она…
Оторвавшись отъ этой семейной сцены, Скруджъ, вмѣстѣ съ духомъ, понесся по пустыннымъ улицамъ города.
Мрачно и черно надвигалась ночь; снѣгъ падалъ хлопками; но и въ кухняхъ, и въ гостиныхъ сверкали огоньки съ необыкновеннымъ эффектомъ. Вотъ здѣсь, мерцающее пламя обозначало приготовленіе къ семейной трапезѣ, съ подогрѣтыми тарелками и съ багровыми занавѣсками, предохранительницами отъ уличнаго холода и мрака. Вотъ тамъ всѣ ребятишки выбѣжали на встрѣчу или замужнихъ сестрицъ, или братцевъ, или двоюродныхъ братцевъ, или дядей или тетокъ, чтобы на перерывъ поздравить ихъ съ праздникомъ. Далѣе на сторахъ рисовались силуэты дѣвушекъ красавицъ, въ капорахъ и въ мѣховыхъ ботинкахъ: собрались онѣ, говорливыя пташки, куда-то на вечеръ… И горе холостяку (онѣ уже наворожили), и горе ему, если онъ взглянетъ на ихъ щечки, нарумяненныя морозомъ.
— Предлагаю всем выпить за здоровье моего хозяина, мистера Скруджа!
— Хорош хозяин! — перебила мистрисс Крэтчит. — Попался бы он мне в лапы, показала бы я ему…
— Да, милые дети!.. — заметил Боб, — праздник…
— Разве на то праздник, чтоб пить за здоровье такого окаянного, Роберт! Ты сам знаешь…
— Милая моя! — таким же нежным голосом продолжал Боб, — попомни: ведь сегодня сочельник.
— За твое здоровье я выпью, выпью и за сочельник, — возразила мистрисс Крэтчит; но только не за него! А если и выпью, ему не поздоровится… А впрочем, бог с ним — для праздника!
Дети выпили за здоровье мистера Скруджа, вслед за своею матерью, хотя и неохотно.
Одно напоминание его имени кинуло тень на их светлый, детский праздник.
Но тень эта была минутная, и пронеслась она…
Оторвавшись от этой семейной сцены, Скрудж вместе с духом понесся по пустынным улицам города.
Мрачно и черно надвигалась ночь; снег падал хлопьями; но и в кухнях, и в гостиных сверкали огоньки с необыкновенным эффектом. Вот здесь мерцающее пламя обозначало приготовление к семейной трапезе с подогретыми тарелками и с багровыми занавесками, предохранительницами от уличного холода и мрака. Вот там все ребятишки выбежали навстречу или замужних сестриц, или братцев, или двоюродных братцев, или дядей или теток, чтобы наперерыв поздравить их с праздником. Далее на шторах рисовались силуэты девушек-красавиц, в капорах и в меховых ботинках: собрались они, говорливые пташки, куда-то на вечер… И горе холостяку (они уже наворожили), и горе ему, если он взглянет на их щечки, нарумяненные морозом.
