Скруджъ. При этихъ словахъ, призракъ вскрикнулъ въ третій разъ и такъ загремѣлъ цѣпью, что дозоръ имѣлъ бы полное право — представить его въ судъ за ночной шумъ.
— О! горе мнѣ, скованному узнику! простоналъ онъ. Горе мнѣ за то, что я забылъ обязанность каждаго человѣка — служить обществу, великому дѣлу человѣчества, предначертанному верховнымъ существомъ, забылъ, что позднимъ сожалѣніемъ и раскаяніемъ не искупилъ утраченнаго случая къ пользѣ и благу ближняго! И вотъ мой грѣхъ, вотъ мой грѣхъ!
— Однако-же вы всегда были человѣкомъ исполнительнымъ, умѣли отлично вести дѣла… пробормоталъ Скруджъ, начиная примѣнять слова призрака къ самому себѣ.
— Дѣла! крикнулъ призракъ, снова заламывая себѣ руки: моимъ дѣломъ было все человѣчество; моимъ дѣломъ было общее благо, человѣколюбіе, милосердіе, благодушіе и снисходительность: вотъ какія были у меня дѣла! А торговые обороты — одна капля въ безбрежномъ океанѣ моихъ былыхъ дѣлъ!
Онъ поднялъ цѣпь во всю длину руки, словно указывалъ на причину своихъ безплодныхъ сожалѣній, и снова бросилъ ее на полъ.
— Болѣе всего я страдаю, продолжалъ призракъ, именно въ эти послѣдніе дни года. Зачѣмъ проходилъ я тогда мимо толпы со взорами, склоненными долу на блага земныя, и не возносилъ ихъ горѣ, къ благодатной, путеводной звѣздѣ волхвовъ! Быть можетъ, ея свѣтъ привелъ бы именъ также къ какой нибудь бѣдной обители…
Скруджъ очень испугался подобнаго оборота рѣчи и задрожалъ всѣмъ тѣломъ.
— Слушай! крикнулъ ему призракъ: назначенный мнѣ срокъ скоро долженъ кончиться…
— Слушаю, сказалъ Скруджъ, только прошу васъ пощадить меня, Джекобъ: нельзя ли поменьше риторики…
Скрудж. При этих словах призрак вскрикнул в третий раз и так загремел цепью, что дозор имел бы полное право — представить его в суд за ночной шум.
— О! горе мне, скованному узнику! — простонал он. — Горе мне за то, что я забыл обязанность каждого человека — служить обществу, великому делу человечества, предначертанному верховным существом, забыл, что поздним сожалением и раскаянием не искупил утраченного случая к пользе и благу ближнего! И вот мой грех, вот мой грех!
— Однако же вы всегда были человеком исполнительным, умели отлично вести дела… — пробормотал Скрудж, начиная применять слова призрака к самому себе.
— Дела! — крикнул призрак, снова заламывая себе руки, — моим делом было все человечество; моим делом было общее благо, человеколюбие, милосердие, благодушие и снисходительность: вот какие были у меня дела! А торговые обороты — одна капля в безбрежном океане моих былых дел!
Он поднял цепь во всю длину руки, словно указывал на причину своих бесплодных сожалений, и снова бросил ее на пол.
— Более всего я страдаю, — продолжал призрак, — именно в эти последние дни года. Зачем проходил я тогда мимо толпы со взорами, склоненными долу на блага земные, и не возносил их горе́, к благодатной, путеводной звезде волхвов! Быть может, ее свет привел бы и меня также к какой-нибудь бедной обители…
Скрудж очень испугался подобного оборота речи и задрожал всем телом.
— Слушай! — крикнул ему призрак, — назначенный мне срок скоро должен кончиться…
— Слушаю, — сказал Скрудж, — только прошу вас пощадить меня, Джекоб: нельзя ли поменьше риторики…
