— Любовь! пробормоталъ Скруджъ, да такъ пробормоталъ, какъ будто-бы, послѣ слова — новый годъ, любовь была самымъ глупымъ словомъ въ мірѣ.
— Послушайте, дядюшка! Вѣдь вы и прежде никогда ко мнѣ не заходили: причемъ-же тутъ моя женитьба?
— Прощай! сказалъ Скруджъ.
— Я отъ васъ ничего не желаю, ничего не прошу: отчего же намъ не остаться друзьями?
— Прощай! сказалъ Скруджъ.
— Я истинно огорченъ вашей рѣшимостью… Между нами, кажется, ничего нѐ было… по крайней мѣрѣ, съ моей стороны… хотѣлось мнѣ провести съ вами первый день, — ну? что-жь дѣлать! я все-таки повеселюсь — и вамъ того-же желаю.
— Прощай! сказалъ Скруджъ.
Племянникъ вышелъ изъ комнаты, ни полсловомъ не выразивъ своего неудовольствія; но остановился на порогѣ и поздравилъ съ наступающимъ праздникомъ провожавшаго его прикащика, а въ томъ, не смотря на постоянный холодъ, было все-таки больше теплоты, чѣмъ въ Скруджѣ. Поэтому онъ отвѣчалъ радушно на привѣтствіе своего поздравителя, такъ-что Скруджъ услыхалъ его слова изъ своей комнаты и прошепталъ:
— Вотъ, еще дуракъ-то набитый! Служитъ у меня прикащикомъ; получаетъ пятнадцать шиллинговъ въ недѣлю; на рукахъ жена и дѣти; а туда-же радуется празднику!… Ну, какъ-же не самъ напрашивается въ домъ сумасшедшихъ?
Въ это время набитый дуракъ, проводивъ племянника Скруджа, ввелъ за собою въ конторо двухъ новыхъ посѣтителей: оба джентльмэна казались крайне порядочными людми, съ благовидной наружностью, и оба при входѣ сняли шляпы. Въ рукахъ у нихъ были какіе то реэстры и бумаги.
— Любовь! — пробормотал Скрудж, да так пробормотал, как будто бы, после слова «Новый год», «любовь» была самым глупым словом в мире.
— Послушайте, дядюшка! Ведь вы и прежде никогда ко мне не заходили; причем же тут моя женитьба?
— Прощай! — сказал Скрудж.
— Я от вас ничего не желаю, ничего не прошу; отчего же нам не остаться друзьями?
— Прощай! — сказал Скрудж.
— Я истинно огорчен вашей решимостью… Между нами, кажется, ничего не было… по крайней мере, с моей стороны… хотелось мне провести с вами первый день, — ну? что ж делать! я все-таки повеселюсь — и вам того же желаю.
— Прощай! — сказал Скрудж.
Племянник вышел из комнаты, ни полсловом не выразив своего неудовольствия; но остановился на пороге и поздравил с наступающим праздником провожавшего его приказчика, а в том, несмотря на постоянный холод, было все-таки больше теплоты, чем в Скрудже. Поэтому он отвечал радушно на приветствие своего поздравителя, так что Скрудж услыхал его слова из своей комнаты и прошептал:
— Вот, еще дурак-то набитый! Служит у меня приказчиком; получает пятнадцать шиллингов в неделю; на руках жена и дети; а туда же — радуется празднику!… Ну, как же не сам напрашивается в дом сумасшедших?
В это время набитый дурак, проводив племянника Скруджа, ввел за собою в контору двух новых посетителей; оба джентльмена казались крайне порядочными людьми, с благовидной наружностью, и оба при входе сняли шляпы. В руках у них были какие-то реестры и бумаги.
