бѣсовскимъ обычаемъ на всяческія назирающе, блюдуще[1] хоженія[2] и глаголанія, мняше насъ яко безплотныхъ быти, и отъ сего многія сшивающи поношенія и укоризны на насъ, и весъ міръ позорующихъ и къ вамъ приносящихъ, — вы же имъ воздаяніе много за сіе злодѣйство даровали есте нашею же землею и казною, называючи ихъ ложно слугами; — отъ сихъ бѣсовскихъ слуховъ[3] наполнилися есте на мя ярости, яко же ехидна[4] яда смертоносна, и возъярився на мя и душу свою погубивъ, и на церковное разореніе стали есте. Не мни праведно, на человѣка возъярився,[5] Богу приразитися: ино бо человѣческо есть, аще и порфиру носитъ, ино же Божественное. Или мниши, окаянне! яко убрежешися? Никакоже! Аще ти съ ними воевати: тогда и церкви ти разоряти, и иконы попирати, Христіановъ погубляти; аще же гдѣ и руками не дерзнеши, но мыслію яда[6] своего смертоноснаго много сея злобы сотвориши. Помысли же; како браннымъ пришествіемъ мягкая[7] младенишная[8] удеса конскими ногами стираема и разтерзаема! Егда же убо зимѣ належати, сія наипаче злоба совершается.11) И сіе убо твое злобѣсное умышленіе, како не уподобится Иродову неистовству, еже о младенцахъ убивство показа! Сіе ли мниши благочестіе, еже сицевая зла творити? Аще множае насъ глаголеши воюющихъ на Христіанъ, еже на Германы
