даютъ въ руки святаго мужа, отъ младости въ добродѣтелехъ провозсіявшаго, и нага влекутъ изъ церкви, и посаждаютъ на вола… о! паки окаянный[1] и скверный!… и бичуютъ лютѣ, нещадно, тѣло, многими лѣты удрученное отъ поста, водяще по позорищамъ града и мѣста. Онъ же, борителъ храбрый, всякія терпяще, яко не имущій тѣла, хвалами и пѣсньми, въ таковыхъ мученіяхъ, Бога благодаряше, безчисленныхъ же народовъ, плачущихъ горцѣ и рыдающихъ, священномученическою десницею своею благословяше.186)
Согласующій же во всемъ злостію прелютый звѣръ прелютѣйшему древнему дракону,[2] губителю рода человѣческаго, еще не насытился крови Священномученика, а ни удовлился неслыханнымъ отъ вѣковъ безчестіемъ онымъ надъ преподобнымъ Епископомъ: къ тому повелѣваетъ его по рукамъ и ногамъ и по чресламъ претягчайшими веригами оковати, и воврещи въ узкую и мрачную темницу мужа смученнаго, престарѣвшагося, въ трудѣхъ мнозѣхъ удрученнаго и немощнаго уже тѣла суща, и темницу оную повелѣлъ твердыми заклепы[3] и замки заключити, и согласниковъ своихъ въ злости къ темницѣ стражей приставилъ. Потомъ, аки день или два спустя, совѣтниковъ своихъ нѣякихъ[4] посылаетъ къ темницѣ видѣти, аще уже умеръ. И глаголютъ ихъ
