тя аки въ неволю себѣ. Такъ худые люди и ничему годные чаровницы тебя Государя, такъ великаго и славнаго и мудраго, Боговѣнчаннаго Царя, держали предъ тѣмъ, аки въ оковахъ, повелѣвающе тебѣ въ мѣру ясти и пити и со Царицею жити, не дающе тебѣ ни въ чесомъ же своей воли, а ни въ малѣ, а ни въ великомъ, а ни людей своихъ миловати, а ни Царствомъ твоимъ владѣти! И аще бы не они были при тебѣ, такъ при Государѣ мужественномъ и храбромъ и пресильномъ, и тебя не держали аки уздою, уже бы еси мало не всею вселенною обладалъ: а то творили они своими чаровствы, аки очи твои закрывающе, не дали ни на что зрѣти, хотяще сами царствовати и нами всѣми владѣти. И аще на очи припустишь[1] ихъ, паки тя очаровавши, ослѣпятъ. Нынѣ же, егда отогналъ еси ихъ, воистинну образумился еси, сирѣчь во свой разумъ пришелъ, и отворилъ еси себѣ очи, зряще уже свободно на все свое Царство, яко помазанецъ Божій, и никто же инъ, точію самъ единъ тое управляюще и имъ владѣюще.“
И иными таковыми множайшими и безчисленными лжесшиванцы, согласясь со отцемъ своимъ діаволомъ, (паче же рещи, воистинну языкъ ему и уста самому глаголанію бываютъ на пагубу роду Христіанскому), сице подходятъ даскателъными глаголы мужа, и сице опровергаютъ Царя Христіанскаго душу, добрѣ живущаго и въ покаянію сущаго, и сице растерзаютъ пленицу[2] о-
