судорожно взволнованная Москва, въ то время представлявшая ежедневное замѣчательное зрѣлище.
Однажды утромъ, когда я находился въ передней графа Ростопчина, вошелъ запыленный куръеръ изъ арміи. Его окружили, начали разспрашивать о послѣднихъ событіяхъ. Это былъ подполковникъ графъ де Лезеръ, адъютантъ Багратіона. Со своими депешами онъ вошелъ въ кабинетъ графа. Прошло немного времени какъ началась бѣготня, позвали полиціймейстера, явились ординарцы и скоро начали говорить, что сейчасъ прибывшій куръеръ будетъ отправленъ въ Пермь въ сопровождены драгуна. Я видѣлъ также Лезера, выходившаго изъ кабинета съ поникшею головою и разстроенньшъ видомъ, ординарцы слѣдовали за нимъ, и онъ вышелъ изъ комнаты. Приказъ о своемъ арестѣ онъ, подобно мнѣ, самъ-же привезъ, но я не знаю почему его участь была гораздо строже моей. Съ нимъ обошлись несравненно суровѣе, чѣмъ со мною, ибо я послѣ уже узналъ, что онъ былъ освобожденъ уже въ 1815 году послѣ окончанія войны.
Если въ передней Ростопчина происходили подобныя событія, то его столъ былъ веселымъ соединеніемъ остроумной бесѣды. Графъ, по своему образованію, принадлежалъ къ старой королевской Франціи. Его врожденное остроуміе съ юныхъ лѣтъ изощрилось на острыхъ выходкахъ и ѣдкихъ отвѣтахъ. Энергія его характера придавала остро-
бѣжанія такой рѣшительной мѣры предлагалъ произвести лишь усиленную рекогносцировку, на которую и Барклай соглашался. Въ Лядахъ находился замокъ, въ которомъ въ то время проживала княгиня Любомирская и въ которомъ находилась главная квартира Мюрата. Князь Любомирскій, изъ опасенія, что предполагаемая рекогносцировка можетъ достигнуть до Лядъ, при чемъ жизнь его матери можетъ подвергнуться опасности, поѣхалъ въ тотъ же вечеръ, въ сопровожденіи своего камердинера, на форпосты, стоявшіе подъ командою генерала Оленина въ окрестностяхъ Краснаго. Съ форпостовъ онъ послалъ камердинера въ Ляды къ своей матери съ извѣстіемъ о выступленіи русскихъ и чтобы она поспѣшно спасалась бѣгствомъ. Такимъ путемь провѣдалъ о проектѣ Барклая и ея гость, король неаполитанскій, но король понялъ проектъ вѣрнѣе Любомірскаго и потому тотчасъ же написалъ оную записку къ Себастіани въ Рудню“.
У Богдановича (томъ I, стр. 234) читаемъ:
„Въ числѣ бумагъ, захвачениыхъ казаками въ Молевѣ-Болотѣ, на квартирѣ генерала Себастіани, былъ приказъ Мюрата, въ которомъ онъ, извѣщая Себастіани о намѣреніи русскихъ направить главныя силы къ Руднѣ, предписывалъ отойти назадъ къ пѣхотѣ. Въ главной квартирѣ русской арміи не постигали, какимъ образомъ непріятель могъ добыть столь точныя свѣдѣнія о нашихъ предположеніяхъ; подозрѣвали въ измѣнѣ вообще всѣхъ иностранцевъ, и въ особенности Вольцогена. Въ дѣйствительности же подалъ къ тому поводъ одинъ изъ нашихъ офицеровъ, имѣвшій неосторожность предупредить о наступленіи русскихъ войскъ мать свою, жившую въ собственномъ имѣніи, близь мѣстечка Рудни; тогда у ней квартировалъ Мюратъ, которому случайно попала въ руки записка. Такимъ образомъ обнаруженъ былъ непріятелю планъ дѣйствій, удачное псполненіе котораго много зависѣло отъ сохраненія въ тайнѣ задуманныхъ соображеній“.
Кто знаетъ, что уже „ксенже“ (извѣстный князь Адамъ Чарторижскій) задумалъ задолго до 12 года такъ называемое „великое будованье (возстановленіе Польши въ границахъ 1772 г.), тотъ не можетъ вѣрить, чтобы Мюрату случайно попала записка Любомірскаго. Высылка изъ главной квартиры подъ надзорь Растопчина поляковъ: Браницкаго и Влодека была весьма благоразумною мѣрою. Левенштернъ, конечно не зналъ и не понималъ всей опасности пребыванія въ нашей главной квартирѣ мастеровъ „великаго будованья“, и потому сожалѣетъ о нихъ, какъ о невинно будто бы пострадавшихъ.
