никто другой, а я писалъ письмо — такъ остроумно рѣшили мои противники. Впослѣдствіи я получилъ ближайшія свѣдѣнія объ этомъ роковомь для меня письмѣ. Оно было такого содержанія, что его могъ написать любой офицеръ съ французскихъ форпостовъ. Изъ свѣдѣній, заключавшихся въ немъ, нельзя было заключить, чтобы лицо, писавшее письмо, присутствовало въ русскомъ военномъ совѣтѣ и знало близко предположенія его. Между позиціями войскъ бродило множество евреевъ и польскихъ торгашей. Операціонный планъ былъ тайною для нихъ, но передвиженія войскъ въ ту или другую сторону они видѣли и могли знать. Всякій поставщикъ и всякая маркитантка знаютъ куда идетъ войско и впередъ уже ставятъ туда свои съѣстные припасы. Что же за диво, если французскій офицеръ польскаго происхожденія, стоя на форпостахъ и зная мѣстность, провѣдалъ отъ евреевъ и крестьянъ о передвиженіяхъ большихъ массъ нашихъ войскъ и сообщилъ о томъ генералу Себастіани. Предостерегательное извѣстіе не пришло, однако, во время или на него не обратили надлежащаго вниманія, потому что Себастіани былъ застигнутъ въ расплохъ и разбитъ. Письма я не могъ написать уже и потому, что въ это время я лежалъ больной въ Смоленскѣ. Но какое было дѣло до всего до этого моимъ противникамъ?
Мое положеніе въ Москвѣ явилось весьма неловкимъ, хотя совѣсть моя была чиста и графъ Ростопчинъ въ отношеніи ко мнѣ явился благороднымъ и снисходительнымъ судьею. Я измѣнникъ и сообщникъ непріятеля! Какъ часто я думалъ, бросивъ мысль о самоубійствѣ, бѣжать въ армію и, прибѣгнувъ къ суду Божію, поставить моихъ обвинителей на баръеръ. Нѣкоторое облегченіе принесло мнѣ то обстоятельство, что явились и другія лица, очутившіяся въ подобномъ моему иоложеніи. То были высоко поставленные поляки, большею частію адъютанты императора, принадлежавшіе къ знатнѣйшимь фамиліямъ. Ихъ рѣшили удалить изъ главной квартиры и подчинить надзору Ростопчина. Между ними находились графъ Станиславъ Потоцкій, графъ Браницкій, князь Любомірскій и полковникъ Влодекъ. Мы взаимно утѣшали другъ друга и какъ возбужденное противъ насъ мнѣніе было непреоборимо, потому мы покорно возложили надежду на разъясненія въ будущемъ и рѣшились быть спокойными зрителями совершающегося[1]. Ближайшимъ театромъ была самая возбужденная,
- ↑ Слѣдующая выписка изъ „Записокъ Вольцогена“ объясняетъ происхожденіе записки, найденной въ бумагахъ Себастіани, въ написаніи которой совершенно напрасно подозрѣвали Левенштерна:
„Гораздо уже позднѣе, во время Ахенскаго конгресса (1818) я узналъ отъ князя Меньшикова сущность этого загадочнаго происшествія. Въ свитѣ Барклая состоялъ адъютантъ императора, князь Любомирскій, который случайно, по окончаніи вышепомянутаго военнаго совѣта въ Смоленскѣ, услышалъ на улпцѣ разговоръ полковника Толя со многими русскими генералами. Изъ этого разговора о результатахъ военныхъ совѣщаній, Любомірскій могъ догадаться, что русскіе предполагаютъ формально атаковать французовъ, я же для из-
