между столькихъ взволнованныхъ лидъ. Его лицо выражало одну воплощенную, неизмѣнную мысль. Когда онъ началъ говорить и жестикулировать руками (я могъ только видѣть, но не слышать его) и его лицо оставалось такимъ же неподвижнымъ, я мысленно сдѣлалъ еще одно сравненіе о немъ. Онъ показался мнѣ рѣшительнымъ игрокомъ, охваченнымъ непреодолимой страстью къ игрѣ, который въ данную минуту обладаетъ неистощимыми денежными средствами и думаетъ: «послѣдняя ставка все таки останется за мною, а съ нею и выигрышъ; временный проигрышъ — не проигрышъ». Эта мысль, мнѣ казалось, заключалась въ его суровомъ спокойствіи.
Адъютанты летали взадъ и впередъ; явились даже Даву и Массена; послѣдній, вслѣдствіе паденія, вмѣстѣ съ лошадью, пріѣхалъ въ открытой коляскѣ. Наполеонъ переговорилъ съ ними нѣсколько минуть, послѣ чего они поспѣшили обратно къ своимъ мѣстамъ. Онъ также удалился, сопровождаемый только Бертье и двумя берейторами; онъ скакалъ быстрымъ галопомъ, чтобы осмотрѣть позиціи своихъ войскъ и распорядиться на счетъ дальнѣйшихъ движеній. Главная квартира, подъ начальствомъ Дюрока, осталась на мѣстѣ. Она состояла, кромѣ министровъ Шампаньи, Марета и Дарю, изъ ординарцевъ императора, изъ офицеровъ геперальнаго штаба и адъютантовъ Бертье. То былъ цвѣтъ французскаго юношества; Монтескью, Флаго, Канувиль, Уденардъ, Монмеръ, Пурталесъ, Морбе, Перигоръ, Тюренъ, Мортемаръ; поляки: Хлаповскій, Красинскій, Ѳома Лубенскій и другіе. Конвоемъ служили избранные изъ жандармовъ, подъ предводительствомъ Савари, эскадронъ конныхъ гренадеръ и эскадронъ конныхъ егерей.
Близъ Энцерсдорфа я съ другими вскарабкался на высокія стѣны какого-то изстрѣляннаго и сожженнаго дома. Съ высоты курившихся еще мѣстами развалинъ я наблюдалъ за простиравшимися къ сѣверу и западу массами войскъ; случалось видѣть и эпизоды нападенія и обороны. Здѣсь князь Гагаринъ представилъ меня государственному секретарю Марету. Послѣдній съ любезностью вспомнилъ, что знавалъ одного изъ моихъ родственниковъ, дипломата — Левенштерна изъ Вольмарсгофа; онъ также часто видалъ въ Берлинѣ графа Брей и его супругу, также урожденную Левенштернъ, и онъ говорилъ мнѣ объ нихъ съ участіемъ. Разговоръ съ нимъ имѣлъ для меня и весьма пріятную, матеріальную сторону. Мы сошли съ лошадей, день уже порядочно подвинулся къ вечеру, а на пустомъ Мархфельдѣ нечего было и думать о завтракѣ: тутъ онъ отвелъ меня къ сторонѣ, подалъ мнѣ бутылочку съ ромомъ и кусокъ бѣлаго хлѣба, съ любезнымъ замѣчаніемъ, что «хочетъ подѣлиться со мною такъ, чтобы не видали другіе, потому что всѣмъ удовлетворить онъ не можетъ». Это былъ мой обѣдъ и онъ показался мнѣ послѣ дневныхъ
