у второго самоубійство не стоитъ ни въ какой связи съ внѣшними обстоятельствами. Въ общемъ, самоубійства психически ненормальныхъ людей отличаются отъ остальныхъ точно такъ же, какъ иллюзіи и галлюцинаціи отличаются отъ нормальныхъ воспріятій и какъ автоматическіе импульсы—отъ вполнѣ сознательныхъ поступковъ. Возможенъ, конечно, непрерывный переходъ отъ однихъ къ другимъ, но если бы это было достаточною причиною для того, чтобы отождествлять ихъ, то пришлось бы вообще устранить различіе между здоровьемъ и болѣзнью, ибо вторая—только видоизмѣненіе перваго. Если бы даже и удалось установить, что средніе люди никогда не лишаютъ себя жизни и что рѣшающіеся на самоубійство представляютъ собою нѣкоторую аномалію, то все-же это не давало бы намъ права смотрѣть на сумасшествіе, какъ на непремѣнное условіе самоубійства; сумасшедшій не есть просто человѣкъ, нѣсколько иначе думающій и поступающій, чѣмъ обыкновенная средняя масса, поэтому тѣсно связать самоубійство съ сумасшествіемъ можно только въ томъ случаѣ, если произвольно ограничить значеніе словъ. „Тотъ, кто, внимая только голосу благородства и великодушія, подвергаетъ себя завѣдомой опасности или же неминуемой смерти и добровольно жертвуетъ жизнью во имя закона, вѣры или спасенія своей родины, не можетъ называться самоубійцей“, восклицаетъ Esquirol[1] и приводитъ примѣры Деція, Асса и т. д. Falret[2] точно такъ-же отказывается считать самоубійцами Курція, Кодра и Аристодема; подобнымъ же образомъ Bourdin исключаетъ изъ понятія самоубійства всѣ случаи добровольной смерти, не только вызванные твердостью въ вѣрѣ или въ политическихъ убѣжденіяхъ, но даже экзальтаціей чувства. Но мы знаемъ, что природа побудительныхъ причинъ, непосредственно опредѣляющихъ собой самоубійство, такова, что онѣ не могутъ ни служить для него опредѣле-
