полностью, хотя никто изъ насъ и не чуждъ ему совершенно. Дѣло идетъ вѣдь не о томъ, чтобы сосредоточить каждую отдѣльную личность на самой себѣ и на ея личныхъ интересахъ, но о томъ, чтобы подчинить ее всеобщимъ интересамъ человѣческаго рода. Такая цѣль выводитъ ее за ея предѣлы; безличная и безпристрастная, она паритъ надъ всѣми частными личностями; какъ и всякій идеалъ, она можетъ быть понимаема только, какъ нѣчто высшее и господствующее надъ реальнымъ. Она господствуетъ даже надъ обществами, потому что она есть та цѣль, на которую направлена всякая соціальная дѣятельность. Вотъ почему общество уже не имѣетъ права распоряжаться ею. Общества, признавая за собою свое право на существованіе, становятся отъ личности въ зависимость и теряютъ право на ея уничтоженіе; и еще съ большимъ основаніемъ теряютъ они право разрѣшать людямъ уничтожать самихъ себя. Наше достоинство, какъ моральныхъ существъ, перестаетъ быть собственностью общины; но въ силу этого оно не становится еще нашею собственностью,—мы нисколько не пріобрѣтаемъ права дѣлать съ нимъ, что намъ угодно. Откуда, въ самомъ дѣлѣ, могли бы мы получить это право, когда общество—это существо, высшее, чѣмъ мы—само его не имѣетъ?
При этихъ условіяхъ, самоубійство необходимо причисляется къ поступкамъ безнравственнымъ; ибо оно, по своему основному принципу, отрицаетъ эту религію человѣчества. Убивая себя, человѣкъ наноситъ, говорятъ намъ, вредъ только самому себѣ, и обществу не зачѣмъ вмѣшиваться сюда, согласно древней аксіомѣ: volent non fit injuria. Это—заблужденіе. Общество оскорблено, потому что оскорблено чувство, на которомъ основываются въ настоящее время его наиболѣе почитаемыя моральныя аксіомы и которое служитъ почти единственною связью между его членами; это чувство было бы подорвано, если бы такое оскорбленіе могло совершиться безпрепятственно. Въ самомъ дѣлѣ, какимъ образомъ могло бы оно сохранить
