сить лишь коллективный характеръ. А общество имѣетъ свои потребности, не разлагаемыя на наши индивидуальныя потребности. Дѣйствія, внушаемыя намъ коллективными чувствами, не слѣдуютъ, поэтому, нашимъ личнымъ наклонностямъ: они ставятъ цѣлью не нашъ собственный интересъ, а состоятъ, по большей части, изъ лишеній и жертвъ. Когда я пощусь, я умерщвляю свою плоть, желая сдѣлать пріятное Богу; когда изъ уваженія къ какой-нибудь традиціи, смыслъ и значеніе которой я по большей части не знаю, я налагаю на себя какое-нибудь стѣсненіе, когда я плачу налоги, когда я отдаю мой трудъ и жизнь государству,—я отрекаюсь отъ части самого себя; и по тому сопротивленію, которое оказываетъ нашъ эгоизмъ подобнымъ актамъ самоотреченія, мы легко замѣчаемъ, что они требуются отъ насъ какой-то высшей властью, которой мы подчинены. И даже когда мы съ радостью идемъ навстрѣчу ея приказаніямъ, у насъ бываетъ сознаніе, что наше поведеніе опредѣляется чувствомъ подчиненія чему-то болѣе великому, чѣмъ мы сами. И какъ бы по внѣшности ни добровольно подчинялись мы голосу, диктующему намъ это самоотреченіе, мы прекрасно сознаемъ, что этотъ голосъ говоритъ намъ въ повелительномъ тонѣ, отличающемся отъ голоса инстинкта. Поэтому, хотя онъ и раздается внутри нашего сознанія, мы не можемъ, не противорѣча самимъ себя, смотрѣть на него, какъ на наше собственное побужденіе. Но мы его отчуждаемъ отъ себя такъ же, какъ дѣлаемъ это съ нашими ощущеніями, мы проецируемъ его вовнѣ, переносимъ его на какое-то существо, находящееся, по нашему представленію, внѣ насъ и выше насъ, такъ какъ оно отдаетъ намъ приказанія, а мы повинуемся его повелѣніямъ. Естественно, что все, что какъ намъ кажется, имѣетъ то же происхожденіе, носитъ такой же характеръ. И поэтому мы были принуждены вообразить какой-то міръ, выше земного міра, и населить его существами иного рода.
Таково происхожденіе всѣхъ идей о трансцендентномъ, легшихъ въ основу религіозныхъ и моральныхъ
