ностью, лишая въ то же время личность права распоряженія самой собой. Но теперь личности придаютъ такое достоинство, которое ставитъ ее выше самой себя и выше общества. Пока она не пала и не потеряла, благодаря своему поведенію, права называться человѣкомъ, она для насъ является, такъ сказать, частицей той высшей природы sui generis, которой всѣ религіи надѣляютъ своихъ боговъ и которая ставитъ ихъ внѣ посягательствъ со стороны смертныхъ. Личность получила религіозный оттѣнокъ; человѣкъ сталъ богомъ для людей. И поэтому всякое покушеніе на личность кажется намъ оскорбленіемъ святыни. Чья бы рука ни наносила ударъ, онъ производитъ на насъ отталкивающее впечатлѣніе только потому, что онъ посягаетъ на то священное, что заключается въ насъ и что мы должны уважать и въ себѣ въ другихъ людяхъ.
Итакъ, самоубійство осуждается потому, что оно противорѣчитъ культу человѣческой личности, на которомъ покоится вся наша мораль. Это соображеніе подтверждается тѣмъ обстоятельствомъ, что мы совершенно иначе смотримъ на самоубійство, чѣмъ народы древности. Нѣкогда въ немъ видѣли только гражданскій проступокъ по отношенію къ государству; религія же относилась по нему болѣе или менѣе индифферентно[1]. Напротивъ, для насъ оно стало по самому своему существу религіознымъ актомъ. Его осудили церковные соборы, а свѣтская власть, прибѣгая къ мѣрамъ наказанія, только слѣдовала и подражала церковной. Такъ какъ въ насъ есть безсмертная душа, частица божества, то мы должны быть священны для самихъ себя. Такъ какъ мы носимъ въ себѣ божеское начало, то мы и не можемъ быть въ полной власти смертныхъ существъ.
Но если таково основаніе, по которому самоубійство причисляли къ недозволеннымъ дѣяніямъ, то, быть можетъ, теперь это осужденіе потеряло свою цѣнность? Вѣдь, на самомъ дѣлѣ, научная критика не придаетъ ни малѣйшаго
- ↑ См. Geiger, op. cit., стр. 58—59.
