вленія, аналогичныя тѣмъ, которыя мы только что видѣли въ Греціи, и предназначенныя для смягченія строгости предшествовавшихъ имъ узаконеній. Гражданинъ, рѣшившій прибѣгнуть къ самоубійству, долженъ былъ представить доводы о необходимости этого шага Сенату, постановлявшему, заслуживаютъ ли эти доводы вниманія, и опредѣлявшему даже способъ самоубійства. Что подобнаго рода практика дѣйствительно существовала въ Римѣ—на это указываютъ нѣкоторые пережитки, уцѣлѣвшіе до императорской эпохи въ арміи. Солдатъ, покушавшійся на самоубійство, съ цѣлью такимъ образомъ избавиться отъ службы, предавался смертной казни; но, если онъ могъ доказать, что дѣйствовалъ подъ вліяніемъ какой-либо уважительной причины, его просто исключали изъ арміи[1]. Если, наконецъ, его поступокъ былъ обставленъ упреками совѣсти по поводу какого-нибудь дисциплинарнаго прегрѣшенія, его завѣщаніе признавалось не имѣющимъ никакого значенія, а имущество отбиралось въ казну[2]. Впрочемъ, нѣтъ никакого сомнѣнія въ томъ, что въ Римѣ въ моральной и юридической оцѣнкѣ самоубійства все время преобладающую роль играло разсмотрѣніе мотивовъ, повлекшихъ за собой этотъ актъ. Отсюда возникло и правило: Et merito, si sine causa sibi manus intulit, puniendus est: qui enim sibi non pepercit, multo minus aliis parcet[3]. Общественное сознаніе, въ цѣломъ и общемъ, относясь отрицательно къ самоубійству, сохраняло за собой право разрѣшать его въ извѣстныхъ случаяхъ. Подобный принципъ очень родствененъ основной мысли установленій, о которыхъ говоритъ Квинтиліанъ; и онъ настолько былъ тѣсно связанъ со всей римской регламентаціей самоубійства, что удержался вплоть до импера-
