нѣе принимаетъ ихъ и продолжаетъ жить, какъ дитя или животное, съ тою только разницею, что онъ отдаетъ себѣ отчетъ въ томъ, что онъ дѣлаетъ. Онъ задается одною задачей—удовлетворять свои личныя потребности, даже упрощая ихъ для того, чтобы навѣрное быть въ состояніи удовлетворить ихъ. Зная, что ни на что другое онъ не можетъ надѣяться, онъ ничего другого и не требуетъ, всегда готовый, въ случаѣ, если онъ не будетъ въ состояніи достигнуть этой единственной цѣли, раздѣлаться со своимъ безсмысленнымъ существованіемъ. Къ этому типу принадлежитъ самоубійство, практиковавшееся у эпикурейцевъ. Эпикуръ не предписывалъ своимъ ученикамъ стремиться къ смерти, онъ совѣтовалъ имъ, наоборотъ, жить до тѣхъ поръ, пока жизнь представляетъ для нихъ какой-нибудь интересъ. Но, такъ какъ онъ чувствовалъ, что если у человѣка нѣтъ никакой другой цѣли, то каждую минуту онъ можетъ потерять и ту, которая у него есть, и что чувственное удовольствіе слишкомъ тонкая нить, чтобы прочно привязать человѣка къ жизни, — то онъ убѣждалъ ихъ быть всегда готовыми разстаться съ нею, по первому зову обстоятельствъ. Такимъ образомъ, здѣсь мы видимъ, что философская мечтательная меланхолія уступаетъ мѣсто скептическому и разсудочному хладнокровію, особенно сильно проявляющемуся въ часъ послѣдней развязки. Здѣсь человѣкъ наноситъ себѣ ударъ безъ ненависти, безъ гнѣва, но и безъ того болѣзненнаго удовлетворенія, съ которымъ интеллектуалистъ смакуетъ свое самоубійство; первый еще безстрастнѣе второго; его не поражаетъ тотъ исходъ, къ которому онъ пришелъ. Это событіе, въ болѣе или менѣе близкомъ будущемъ, онъ хорошо предвидѣлъ; поэтому онъ не затрудняетъ себя долгими приготовленіями, а только, слѣдуя желаніямъ своего внутренняго „я“, старается уменьшить свои страданія. Такимъ обыкновенно бываетъ самоубійство хорошо пожившихъ людей, которые съ наступленіемъ неизбѣжнаго момента, когда становится невозможно продолжать свое легкое существованіе, убиваютъ себя съ
