своего анализа и наблюденій. Но въ силу этой исключительной концентраціи, онъ только углубляетъ ту пропасть, которая отдѣляетъ его отъ окружающаго его міра; съ того момента, какъ индивидъ начинаетъ заниматься только самимъ собой, онъ уже не можетъ думать о томъ, что не касается только его, и, углубляя это состояніе, увеличиваетъ свое одиночество. Занимаясь только самимъ собой, нельзя найти повода заинтересоваться чѣмъ-нибудь другимъ. Всякая дѣятельность въ извѣстномъ смыслѣ альтруистична, такъ какъ она центробѣжна и какъ бы раздвигаетъ рамки живого существа за его собственные предѣлы. Размышленіе же, наоборотъ, содержитъ въ себѣ нѣчто личное и эгоистическое; такъ, оно возможно только при условіи, если субъектъ освобождается изъ подъ вліянія объекта, отдаляется отъ него и обращаетъ мысли внутрь самого себя; и чѣмъ совершеннѣе и полнѣе будетъ это сосредоточеніе въ себѣ, тѣмъ интенсивнѣе будетъ размышленіе. Дѣйствіе возможно только при наличности соприкосновенія съ объектомъ; наоборотъ, для того чтобы думать объ объектѣ, надо уйти отъ него, надо созерцать его извнѣ; въ еще большей степени такое отъединеніе необходимо для того, чтобы думать о самомъ себѣ. Тотъ человѣкъ, вся дѣятельность котораго направлена на внутреннюю мысль, становится нечувствительнымъ ко всему, что его окружаетъ. Если онъ любитъ, то не для того, чтобы отдать себя другому существу и соединиться съ нимъ въ плодотворномъ союзѣ; нѣтъ, онъ любитъ для того, чтобы имѣть возможность размышлять о своей любви. Страсти его только кажущіяся, потому что онѣ безплодны; онѣ разсѣиваются въ пустой игрѣ образовъ, не производя ничего существующаго внѣ ихъ самихъ.
Но съ другой стороны, всякая внутренняя жизнь получаетъ свое первоначальное содержаніе изъ внѣшняго міра. Мы можемъ мыслить лишь объекты и тотъ способъ, какимъ мы ихъ мыслимъ. Мы не можемъ размышлять о нашемъ сознаніи, беря его въ состояніи полной неопредѣленности: въ такомъ видѣ оно не представимо. Опредѣлиться
