аноміи, усугубляется тѣмъ фактомъ, что страсти менѣе всего согласны подчиниться дисциплинѣ именно въ тотъ моментъ, когда это всего нужнѣе.
При такомъ положеніи вещей дѣйствительность не можетъ удовлетворить предъявляемыхъ людьми требованій. Необузданныя претензіи каждаго неизбѣжно будутъ итти дальше всякаго достижимаго результата, ибо ничто не препятствуетъ имъ разростаться безгранично. Это общее возбужденіе будетъ непрерывно поддерживать само себя, не находя себѣ ни въ чемъ успокоенія. А такъ какъ такая погоня за недостижимой цѣлью не можетъ дать другого удовлетворенія, кромѣ ощущенія самой погони, то стоитъ только этому стремленію встрѣтить на своемъ пути какое-либо препятствіе, чтобы человѣкъ почувствовалъ себя совершенно выбитымъ изъ колеи. Одновременно съ этимъ самая борьба становится болѣе ожесточенной и мучительной, какъ потому, что она менѣе урегулирована, такъ и потому, что борцы особенно разгорячены. Всѣ соціальные классы выходятъ изъ привычныхъ рамокъ, такъ что опредѣленнаго классового дѣленія болѣе не существуетъ. Общія усилія въ борьбѣ за существованіе достигаютъ высшей точки напряженія именно въ тотъ моментъ, когда это менѣе всего продуктивно. Какъ же при такихъ условіяхъ можетъ не ослабѣть желаніе жить?
Наше объясненіе подтверждается тѣмъ исключительнымъ иммунитетомъ въ смыслѣ самоубійствъ, которымъ пользуются бѣдныя страны. Бѣдность предохраняетъ отъ самоубійства, потому что сама по себѣ она служитъ уздой. Что бы ни дѣлалъ человѣкъ, но его желанія до извѣстной степени должны сообразоваться съ его средствами; наличное матеріальное положеніе всегда служитъ въ нѣкоторомъ родѣ исходнымъ пунктомъ для опредѣленія того, что желательно было бы имѣть. Слѣдовательно, чѣмъ меньшимъ обладаетъ человѣкъ, тѣмъ меньше у него соблазна безгранично расширять кругъ своихъ потребностей. Безсиліе пріучаетъ насъ къ умѣренности, и, кромѣ того, въ той
