стоянія. При отсутствіи внѣшнихъ препонъ, желанія не знаютъ для себя никакихъ границъ и потому далеко переходятъ за предѣлы данныхъ имъ средствъ и, конечно, никогда не находятъ покоя. Неутомимая жажда превращается въ сплошную пытку. Правда, говорятъ, что это уже свойство самой человѣческой дѣятельности развиваться внѣ всякой мѣры и ставитъ себѣ недостижимыя цѣли. Но трудно понять, почему такое состояніе неопредѣленности должно лучше согласоваться съ условіями умственной жизни, нежели съ требованіями физическаго существованія. Какое бы наслажденіе ни давало человѣку сознаніе того, что онъ работаетъ, двигается, борется, но онъ долженъ чувствовать, что усилія его не пропадаютъ даромъ и что онъ подвигается впередъ. Но развѣ человѣкъ можетъ совершенствоваться въ томъ случаѣ, если онъ идетъ безъ всякой цѣли или, что почти то же самое, если эта цѣль по природѣ своей безконечна? Разъ цѣль остается одинаково далекой, какъ бы ни былъ великъ пройденный путь, то стремиться къ ней—все равно, что безсмысленно топтаться на одномъ и томъ же мѣстѣ. Чувство гордости, съ которымъ человѣкъ оборачивается назадъ для того, чтобы взглянуть на уже пройденное пространство, можетъ дать только очень иллюзорное удовлетвореніе, потому что путь отъ этого нисколько не уменьшился. Преслѣдовать какую-нибудь завѣдомо недостижимую цѣль, это значитъ обрекать себя на вѣчное состояніе недовольства. Конечно, часто случается, что человѣкъ надѣется не только безъ всякаго основанія, но и вопреки всякимъ основаніямъ,—и эта надежда даетъ ему радости. На нѣкоторое время она можетъ поддержать человѣка, но она не могла бы пережить неопредѣленное время повторныхъ разочарованій опыта. Что можетъ дать лучшаго будущее въ сравненіи съ прошлымъ, если невозможно достигнуть такого состоянія, на которомъ можно было бы остановиться, если немыслимо даже приблизиться къ желанному идеалу? И, поэтому, чѣмъ большаго достигаетъ человѣкъ, тѣмъ соотвѣтственно большаго онъ
