или 3 раза больше, чѣмъ среди гражданскаго населенія, того же возраста—что еще не доказано,—то все-таки оставался бы значительный перевѣсъ на сторонѣ самоубійствъ въ арміи, для котораго пришлось бы искать другого объясненія.
Мотивъ, который наиболѣе часто приводится въ такихъ случаяхъ, это отвращеніе къ военной службѣ. Такое объясненіе вполнѣ согласуется съ тѣмъ мнѣніемъ, что самоубійство вообще вызывается тяжелыми условіями существованія; строгость дисциплины, отсутствіе свободы, полное лишеніе всякихъ удобствъ—все это заставляетъ человѣка смотрѣть на жизнь въ казармѣ, какъ на нѣчто исключительно невыносимое. Аргументирующіе такимъ образомъ забываютъ, что есть много другихъ, еще болѣе тяжелыхъ профессій, которыя тѣмъ не менѣе не увеличиваютъ наклонности къ самоубійству. Солдатъ, по крайней мѣрѣ, всегда обезпеченъ въ смыслѣ жилища и питанія. Но каково бы ни было значеніе вышеприведенныхъ соображеній, слѣдующіе факты говорятъ намъ о томъ, что этого упрощеннаго объясненія недостаточно.
1) Логика заставляетъ допустить, что отвращеніе къ военной службѣ должно сильнѣе чувствоваться въ теченіе первыхъ годовъ службы, а затѣмъ ослабѣваетъ по мѣрѣ того, какъ солдатъ начинаетъ привыкать къ жизни въ казармѣ. По истеченіи извѣстнаго времени, происходитъ нѣкоторая акклиматизація, либо въ силу привычки, либо потому, что наиболѣе непокорный элементъ или дезертируетъ, или кончаетъ съ собой. И эта акклиматизація тѣмъ глубже пускаетъ свои корни, чѣмъ дальше продолжается служба подъ знаменами. Если бы перемѣна привычекъ и невозможность приспособиться къ новому образу жизни опредѣляли спеціальную наклонность солдата къ самоубійству, то коэффиціентъ увеличенія долженъ былъ бы уменьшаться по мѣрѣ того, какъ подвигается впередъ военная служба. Въ дѣйствительности же этого нѣтъ, какъ показываетъ нижеслѣдующая таблица.
