христіанину въ болѣе привѣтливомъ свѣтѣ, чѣмъ послѣдователю секты джайновъ. Жизнь представляется христіанину въ видѣ цѣпи тяжкихъ испытаній; христіанская душа надѣется обрѣсти свою настоящую обитель тоже не на этой землѣ, но, тѣмъ не менѣе, мы знаемъ, какое отвращеніе къ акту самоубійства проповѣдуетъ и внушаетъ христіанство. Это обстоятельство объясняется тѣмъ, что христіанскія общества удѣляютъ индивиду гораздо больше мѣста, чѣмъ общества, о которыхъ мы только что говорили. На каждомъ христіанинѣ лежатъ опредѣленныя личныя обязанности, отъ исполненія которыхъ онъ не можетъ уклониться; только въ зависимости отъ того, насколько хорошо вѣрующій исполнитъ свой долгъ здѣсь на землѣ, ему пріуготовлены высшія радости и награды на небѣ, и эти радости—только личныя, какъ и дѣла, которыя дали на нихъ право. Такимъ образомъ, умѣренный индивидуализмъ, присущій духу христіанства, помѣшалъ ему отнестись благосклонно къ самоубійству, наперекоръ его теоріямъ о человѣкѣ и его судьбѣ.
Системы метафизическія и религіозныя, служащія какъ бы логической рамкой для этихъ моральныхъ обычаевъ, доказываютъ намъ, что именно таково и есть ихъ происхожденіе и значеніе. Уже давно замѣчено, что подобныя системы существуютъ обыкновенно на ряду съ пантеистическими вѣрованіями. Безъ сомнѣнія, джаинизмъ такъ же, какъ и буддизмъ, атеистиченъ; но пантеизмъ но безусловно еще теистиченъ. Главной характерной чертой пантеизма является идея о томъ, что все реальное въ индивидѣ не относится къ его природѣ, что душа, одухотворяющая его, не есть его душа, и что, въ силу этого, нѣтъ и не можетъ быть индивидуальнаго бытія. Именно эта догма и легла въ основаніе ученія индусовъ, она встрѣчается уже въ браманизмѣ. Наоборотъ, тамъ, гдѣ начало существъ не сливается съ ними, но само мыслится въ индивидуальной формѣ, т. е. у монотеистическихъ народовъ, къ которымъ принадлежатъ евреи, христіане, могометане, или у политеистовъ—грековъ, латинянъ—данная форма самоубійства является исключительной,
