убійства только пессимистическимъ взглядомъ человѣка на жизнь? Вѣдь если человѣкъ съ такой охотой убиваетъ себя, онъ, очевидно, не дорожитъ жизнью и, слѣдовательно, представляетъ ее себѣ въ болѣе или менѣе безотрадныхъ тонахъ. При такой точкѣ зрѣнія всѣ самоубійства оказались-бы похожими другъ на друга. Между тѣмъ было бы большой ошибкой не дѣлать между ними никакого различія; разсматриваемое отношеніе къ жизни не всегда зависитъ отъ одной и той же причины, и потому, несмотря на кажущееся совпаденіе, оно является неодинаковымъ въ различныхъ случаяхъ. Если эгоистъ, не признающій ничего реальнаго въ мірѣ, кромѣ своей личности, не знаетъ въ жизни радости, то его нельзя ставить на одну доску съ крайнимъ альтруистомъ, неудержимая скорбь котораго происходитъ оттого, что существованіе индивидовъ ему кажется лишеннымъ всякой реальности. Одинъ отрывается отъ жизни, потому что не видитъ въ ней для себя никакой цѣли и считаетъ свое существованіе безсмысленнымъ и безполезнымъ, другой—убиваетъ себя потому, что его желанная цѣль лежитъ внѣ этой жизни и послѣдняя служитъ для него какъ бы препятствіемъ. Различіе мотивовъ сказывается, конечно, на послѣдствіяхъ, и меланхолія одного по природѣ своей глубоко разнится отъ меланхоліи другого. Меланхолія перваго создана чувствомъ неизлѣчимой усталости и психической подавленности; она знаменуетъ полный упадокъ дѣятельности, которая, не имѣя для себя никакого полезнаго примѣненія, терпитъ окончательное крушеніе. Меланхолія альтруиста полна надежды; онъ вѣритъ, что по ту сторону этой жизни открываются самые радужныя перспективы; подобное чувство вызываетъ даже энтузіазмъ, нетерпѣливая вѣра стремится сдѣлать свое дѣло и проявляетъ себя актомъ величайшей энергіи.
Въ концѣ концовъ, одного болѣе или менѣе мрачнаго взгляда на жизнь недостаточно для объясненія интенсивной наклонности къ самоубійству у опредѣленнаго народа. Такъ, напримѣръ, пребываніе на землѣ вовсе не рисуется
