насъ. При такихъ условіяхъ невозможно сохранить мужество жить дальше, т. е. дѣйствовать и бороться, если все равно изъ всего затрачиваемаго труда ничего не останется. Однимъ словомъ, позиція эгоизма противорѣчитъ человѣческой природѣ, и поэтому она слишкомъ ненадежна для того, чтобы имѣть шансы на долгое существованіе.
Но въ такой абсолютной формѣ это положеніе представляется очень спорнымъ. Если бы, дѣйствительно, мысль о концѣ нашего бытія была намъ въ такой степени нестерпима, то мы могли бы согласиться жить только при условіи самоослѣпленія и умышленнаго убѣжденія себя въ цѣнности жизни. Вѣдь, если можно до извѣстной степени замаскировать отъ насъ перспективу ожидающаго насъ „ничто“, мы не можемъ воспрепятствовать ему наступить: чтобы ни дѣлали мы—оно неизбѣжно. Мы можемъ добиться только того, что память о насъ будеть жить въ нѣсколькихъ поколѣніяхъ, что наше имя переживетъ наше тѣло; но всегда неизбѣжно наступитъ моментъ, и для большинства людей онъ наступаетъ очень быстро,—когда отъ памяти о нихъ ничего не остается. Тѣ группы, къ которымъ мы примыкаемъ для того, чтобы при ихъ посредствѣ продолжалось наше существованіе, сами смертны въ свою очередь; онѣ также обречены разрушиться въ свое время, унеся съ собой все, что мы вложили въ нихъ своего. Въ очень рѣдкихъ случаяхъ память о какой-нибудь группѣ настолько тѣсно связана съ человѣческой исторіей, что ей обезпечено столь же продолжительное существованіе, какъ и самому человѣчеству. Еслибы у насъ, дѣйствительно, была такая жажда безсмертія, то подобная жалкая перспектива никогда не могла бы насъ удовлетворить. Въ концѣ концовъ, что же остается послѣ насъ? Какое-нибудь слово, одинъ звукъ, едва замѣтный и чаще всего безымянный слѣдъ[1].
- ↑ Мы не говоримъ здѣсь объ идеальномъ продолженіи нашего бытія, которое несетъ съ собою вѣра въ безсмертіе нашей души, потому что, во-первыхъ, этимъ путемъ нельзя объяснить, почему семья
