какъ бы дремлетъ, но при извѣстныхъ обстоятельствахъ онъ возбуждается и становится активнымъ. Тогда человѣкъ начинаетъ стремиться къ смерти такъ же, какъ раньше онъ стремился къ жизни. Если при обыкновенныхъ условіяхъ каждая клѣточка его организма и каждый фибръ его существа безсознательно стремятся поддержать жизнь, то теперь они такъ же безсознательно стремятся погасить ее—и когда это стремленіе достигаетъ извѣстной напряженности, дальнѣйшее существованіе человѣка становится невозможнымъ: онъ кончаетъ съ собой.
Жизнь человѣческая представляется, стало быть, зависящей отъ взаимнаго отношенія этихъ двухъ инстинктовъ—жизни и смерти, и, смотря по тому, который изъ нихъ получаетъ перевѣсъ, человѣкъ или живетъ или добровольно уходитъ изъ жизни.
Поэтому самоубійство или, вѣрнѣе, предрасположеніе къ нему, по нашему мнѣнію, пресуществуетъ въ душѣ человѣка, заключено въ ней, подобно тому, какъ въ организмѣ его можетъ быть заключенъ, предположимъ, туберкулезъ, съ которымъ человѣкъ рождается на свѣтъ Божій и который до поры до времени находится въ немъ въ скрытомъ, лятентномъ состояніи. И какъ самыхъ ничтожныхъ причинъ достаточно иной разъ, чтобы эта туберкулезная инфекція перешла изъ скрытаго состоянія въ явное, такъ точно достаточно иногда самыхъ пустыхъ поводовъ, чтобы врожденное предрасположеніе къ самоубійству перешло изъ пассивнаго состоянія въ активное и закончилось катастрофой.
Мы допускаемъ, стало быть, что при извѣстныхъ условіяхъ каждый изъ насъ можетъ стать самоубійцей, независимо отъ состоянія своего здоровья, умственныхъ способностей, окружающихъ условій жизни и т. д. и т. д., но что все это можетъ, конечно, вліять въ качествѣ поводовъ, возбуждающихъ въ насъ инстинктъ смерти. Это объясняетъ намъ, почему у человѣка, подъ вліяніемъ горя, неблагопріятныхъ условій жизни, разочарованія и т. п., появляются такъ часто
