душевныя эмоціи и движенія. Такими простѣйшими элементами являются, повидимому, инстинкты, заключающіе въ себѣ зачатки не только волевыхъ актовъ, но и чувствъ и сознательныхъ процессовъ[1].
Душа человѣческая безконечно многогранна, по разнообразію чувствъ, которыя могутъ въ ней одновременно уживаться. Стало быть, такъ же безконечно разнообразны должны быть и инстинкты, заложенные въ основу ея природой и являющіеся прототипами этихъ чувствъ. Иначе, какъ объяснить поразительное многообразіе человѣческаго характера, ту безконечную цѣпь всевозможныхъ противорѣчій, иногда самыхъ яркихъ и поразительныхъ, которыя составляютъ обычное явленіе? Какъ объяснить, напримѣръ, что величайшій трусъ можетъ стать вдругъ при извѣстныхъ условіяхъ храбрецомъ, если онъ доведенъ до отчаянія?[2] Какъ понять, что жестокій человѣкъ проявляетъ иногда трогательную нѣжность, очень скупой—поразительную расточительность, безразсудный—величайшую осторожность и т. д., и т. д.
Очевидно, въ душѣ каждаго изъ нихъ рядомъ съ извѣстнымъ чувствомъ имѣется въ зачаточномъ состояніи также и антагонистъ его, именно инстинктъ храбрости, щедрости разсудительности и т. д. Эти инстинкты-антагонисты обыкновенно находятся въ недѣятельномъ пассивномъ состояніи, но при извѣстныхъ условіяхъ они могутъ становиться активными, и тогда человѣкъ является, по выраженію одного философа, „діаметрально противоположнымъ самому себѣ“. Такъ точно мы должны допустить, что если въ душѣ каждаго человѣка живетъ инстинктъ жизни, какъ основа чувства самосохраненія, то рядомъ съ нимъ долженъ существовать и антагонистъ его, именно — инстинктъ смерти и самоистребленія. При нормальныхъ условіяхъ жизни инстинктъ этотъ
