предупредить съ нашей стороны всякое диссидентство и поддержать въ насъ это чувство уваженія. Въ данномъ случаѣ мы не потому воспроизводимъ тотъ или иной поступокъ, что онъ былъ совершенъ въ нашемъ присутствіи, что мы получили о немъ свѣдѣнія, и не потому, что насъ увлекаетъ воспроизведеніе само по себѣ, но потому, что онъ представляется намъ обязательнымъ и въ извѣстной степени полезнымъ. Мы совершаемъ этотъ поступокъ не потому просто, что онъ былъ разъ осуществленъ, а потому, что онъ носитъ на себѣ печать общественнаго одобренія, къ которому мы привыкли относиться съ уваженіемъ и противиться которому значило бы обречь себя на серьезныя непріятности.
Однимъ словомъ, поступать въ силу уваженія къ общественному мнѣнію или изъ страха передъ нимъ не значитъ подражать. Отъ такого рода поступковъ не отличаются по существу и тѣ образцы, которыми мы руководствуемся, когда намъ приходится дѣлать что либо новое. Въ самомъ дѣлѣ, лишь въ силу особаго присущаго имъ характера, признаемъ мы ихъ за то, что должно быть сдѣлано.
Но если мы даже начинаемъ бороться противъ обычаевъ, вмѣсто того, чтобы слѣдовать имъ, это вовсе не значитъ, что картина совершенно измѣнилась; разъ мы исповѣдуемъ какую-нибудь новую идею, увлекаемся чѣмъ-либо оригинальнымъ, значитъ, данное новшество имѣетъ свои внутреннія качества, заставляющія насъ признать его заслуживающимъ одобренія. Безъ сомнѣнія, руководящіе нами мотивы въ этихъ двухъ случаяхъ не однородны, но психологическій механизмъ тождествененъ тамъ и здѣсь. Между представленіемъ о дѣйствіи съ одной стороны и осуществленіемъ его съ другой происходитъ интеллектуальный актъ, состоящій въ ясномъ или смутномъ, бѣгломъ или медленномъ постиженіи опредѣляющаго характера даннаго поступка, каковъ бы онъ ни былъ. Способъ нашего подчиненія нравамъ и модамъ своей страны не имѣетъ ничего общаго съ машинальнымъ подражаніемъ, заставляющимъ
