ный, у котораго братъ и дядя съ отцовской стороны покончили жизни самоубійствомъ, мучился мыслью лишить себя жизни. Братъ, посѣщавшій его въ Шарантонѣ, пришелъ въ отчаянье отъ тѣхъ ужасныхъ мыслей, которыя внушалъ ему больной и не могъ отдѣлаться отъ убѣжденія, что и онъ самъ въ концѣ-концовъ подпадетъ подъ ихъ власть[1]. Одинъ больной, сдѣлалъ Brierre de Boismont’у слѣдующее признаніе: „до 53 лѣтъ я былъ совершенно здоровъ; у меня не было никакого горя, характеромъ я обладалъ довольно веселымъ, какъ вдругъ три года тому назадъ на меня стали находить мрачныя мысли… въ продолженіе вотъ уже трехъ мѣсяцевъ онѣ совершенно не даютъ мнѣ покоя и каждую минуту что-то толкаетъ меня покончить съ тобой. Я не скрою отъ васъ, что мой братъ лишилъ себя жизни 60-ти лѣтъ, но я никогда серьезно не думалъ надъ этимъ обстоятельствомъ, когда же я дожилъ до 56 лѣтъ, то воспоминаніе объ этомъ событіи живо воскресло въ моей памяти и теперь уже не покидаетъ меня“. Но наиболѣе яркій фактъ передаетъ намъ Falret: одна молодая девятнадцатилѣтняя дѣвушка узнала, что „дядя ея съ отцовской стороны лишилъ себя жизни; это извѣстіе очень огорчило ее; она уже раньше слышала о наслѣдственности сумасшествія, и мысль о томъ, что и она можетъ впасть въ это ужасное состояніе, заполонила ея сознаніе… Она находилась въ этомъ ужасномъ настроеніи, когда отецъ ея также лишилъ себя жизни; съ этихъ поръ она твердо увѣровала въ то, что и ее самоё ждетъ наслѣдственная смерть. Ее стала занимать только мысль объ ея близкомъ концѣ и она безпрестанно повторяла: „Я погибну такъ же, какъ погибли мой отецъ и дядя. Кровь моя заражена безуміемъ!“ Она пыталась даже покончить съ собой, но неудачно. Человѣкъ, котораго она считаетъ своимъ отцомъ, не былъ имъ въ дѣйствительности, и, чтобы освободить ее отъ мучившаго ее страха, мать ея рѣшилась признаться ей во
- ↑ Brierre, op. cit., стр. 57.
