болѣзненно вздрогнулъ и чутко прослушивался. Все затихло. Деревья стояли неподвижныя и огромныя, раскидавъ сучья и вѣтви, озаренныя вечерними, красноватыми мирными лучами. Между деревьями чернѣлъ старый домъ. Онъ обошелъ усадьбу и вдали на противоположной сторонѣ по дорогѣ увидѣлъ Медвѣдевскаго работника верхомъ, который гналъ съ поля лошадей, поднимая по дорогѣ золотистое облачко пыли.
Онъ пошелъ съ нимъ рядомъ, придумывая какъ бы ловчѣе выпытать не знаетъ ли онъ чего.
Работникъ, молодой, сухощавый парень, съ какимъ-то недоумѣвающимъ, глуповатымъ лицомъ, проворно снялъ шапку и поклонился вѣжливо.
— Чтò это, началъ Иванъ Мартьянычъ, — я сейчасъ шелъ мимо, у васъ будто въ усадьбѣ застонало?
— Застонало? повторилъ тотъ, усмѣхнувшись, — кому стонать? Съ чего это застонать? Некому стонать.
— Исправникъ у васъ?
— У насъ. Барышню заперли! съ какой-то неопредѣленною улыбкой прибавилъ работникъ, не то почему-то радуясь этому, не то недоумѣвая. Тотъ вздрогнулъ.
— Заперли! быстро спросилъ онъ, — это отчего?
— А кто ихъ знаетъ — это дѣло не наше. И Осиповну прогнали, тоже радостно смѣясь, еще добавилъ онъ. — Другую такую-то здоровую старуху привезли!
Они помолчали.
— Затѣмъ прощай, батюшка, сказалъ кланяясь работникъ.
Золотистое облочко, со стукомъ многихъ широкихъ, некованныхъ копытъ, понеслось впередъ по дорогѣ, на которой Иванъ Мартьянычъ стоялъ въ раздумьи.
Но раздумывать ему пришлось не долго. Изъ воротъ усадьбы выѣзжала, сверкая бляхами и гремя бубенцами, исправничья тройка. Иванъ Мартьянычъ хотѣлъ уйти въ лѣсъ, но раздумалъ и пошелъ на встрѣчу.
— Стой, стой! неистово закричалъ исправникъ и выставилъ изъ тарантаса усатое, красное лицо, съ блуждающими, красными глазами.
— Все у „прекрасныхъ здѣшнихъ мѣстъ“ бродите, насмѣшливо началъ онъ хриплымъ голосомъ. — Домой пора! Ха! ха! ха!
— Я то здѣшній — иду изъ Комарова, а вамъ и по службѣ бы надо пожалуй не здѣсь все быть, отвѣтилъ тотъ въ томъ же тонѣ.
