стола къ входящему Ивану Мартьянычу, — исправникъ Запольскій, не хотите ли водки? Отчего? Нѣтъ, пожалуста, безъ этого ни къ чему не приступлю. Вотъ такъ! Еще! Никогда васъ не видалъ. Не здѣшній. Отчего вы такой черный? А прездоровый вы, право! Будемъ знакомы. Я, знаете, уже немного того…. Нельзя, знаете, въ дорогѣ, холодно…. А вы вотъ чтò…. Я вамъ документы выдамъ завтра…. И ни-ни! И не говорите! Сегодня нельзя…. А, землемѣрище! Ахъ ты пиголица! И ты тоже!! Мы вотъ чтò! Мы къ моему пріятелю, Медвѣдеву, нынче въ гости…. И слушать не хочу! Не поѣдете — бумагъ не дамъ. Жить будешь здѣсь — съ нами вяжись! А то братъ лучше уѣзжай…. И уѣзжай себѣ съ Богомъ!
— Поѣдемте въ самомъ дѣлѣ, чтò же такое, замѣтилъ землемѣръ.
Иванъ Мартьянычъ подумалъ и согласился, и новые знакомцы на свѣжихъ лошадяхъ поѣхали въ старую усадьбу. Тарантасъ гремѣлъ и стучалъ, колокольчикъ и воркунцы громко звенѣли, и такъ странно и неумѣстно раздался весь этотъ грохотъ и звонъ подъ сводами, какъ бы уснувшихъ, огромныхъ развѣсистыхъ березъ и сосенъ усадьбы.
Но одни вóроны, крича тяжело, перелетали. Никто не показывался. Только изъ-за закрытыхъ оконъ дома слышался густой и сердитый лай. Дворъ весь заросъ травой, даже не видно было обычныхъ сѣтей тропинокъ, точно никто не жилъ здѣсь. Тишина полная прерывалась только лаемъ да карканьемъ вороновъ.
— Эй, Осиповна! Эй, старушка Божья! крикнулъ громко исправникъ, слѣзая и хлопая въ ладоши….
— Да что это тутъ никого нѣтъ, замѣтилъ Иванъ Мартьянычъ, — точно вымерло.
— Это ничего, нужно прямо идти, у него всегда такъ, замѣтилъ землемѣръ, и всѣ прошли на высокое крыльцо, съ полусгнившими, расшатанными и замшившимися ступенями. Изъ огромныхъ сѣней на нихъ пахнуло непріятною сыростью и гнилью. Тамъ валялась разная сломаная мебель и обрывки старыхъ обоевъ кучей, въ которой слышно и проворно шуршали крысы и на глазахъ посѣтителей, шелестя бумагой, кидались въ норы.
— Была птичка! со страннымъ, непріятнымъ смѣхомъ отозвался басомъ исправникъ, — ужь бывало за руки не удержишь!
