— Одинъ? Чтò жь, у него никто не бываетъ?
— Совершенно, сказать, одинъ. Заѣзжаютъ и къ нему вотъ когда исправникъ или посредникъ. А то у него только прислуга. Одинъ какъ перстъ.
— Чтò жь, онъ давно такъ одинъ живетъ?
Землемѣръ глубокомысленно сморщился.
— Н-да. Достаточно давно. Когда меня лѣтъ пять сюда въ уѣздъ перевели, онъ ужь сколько тутъ жилъ. Видите ли, сказать правду — болтаютъ будто, такъ будемъ говорить, много лѣтъ тому, онъ какъ бы совершилъ этакое неслѣдуемое дѣло. Крѣпостную женщину что ли какую-то свою убилъ или чтò… Такой богомольный. Образовъ страсть — все молится.
— Чтò вы, неужели убилъ? Чтò же, ему было что-нибудь?
— Ну, дѣло прежнее. Будто замяли. Однако не знаю, чтò говорить, можетъ и не было ничего такого. Здѣсь въ лѣсу какъ узнать. Говорятъ будто. А другіе что вздоръ. Онъ заговаривается иногда. По мнѣ такъ онъ немножко того — тронутъ. Ну и пьетъ тоже…. сильно…. Такъ какой-то пустынножитель, засмѣявшись почему-то, прибавилъ разкащикъ.
Скоро вдали надъ рѣкой за лѣсомъ сверкнули кресты бѣлой каменной церкви. Землемѣръ Ивану Мартьянычу указалъ рукой.
— Вотъ они, Козёмы. Вотъ эта церковь та….
Утренній туманъ носился надъ рѣкою, холмы и верхушки темно-зеленыхъ лѣсовъ озарялись полосами свѣжихъ, яркихъ лучей. Колокольчикъ одиноко гремѣлъ въ утренней тишинѣ. Копыта застучали по бревнамъ новаго, крѣпкаго парома, на витомъ изъ лозы скрипучемъ канатѣ. Ямщикъ самъ распорядился, не клича никого изъ спящаго четырехдворнаго поселка, на крутомъ холмѣ, и перевезъ на тотъ берегъ. Въ Козёмахъ ихъ встрѣтили открывшіяся на колокольчикъ окошки въ высокихъ избахъ, сбитыхъ кучками, и бородатыя, заспанныя лица. Ямщикъ посовѣтовалъ остановиться у писаря Михайлы.
Слово „писарь“ какъ-то странно звучало въ этой глуши и давало какіе-то иные образы, какъ-то опошливало. Начали искать писаря.
— А вамъ его на чтò?
— Надо.
— Да вы скажите на чтò? Этакъ чтò же спрашивать…. Какія вамъ дѣла до Михайлы? Ишь землемѣръ — гляди, слышались
