щалъ нерѣдко недостатокъ въ деньгахъ.
Кутузовъ былъ вѣрующій христіанинъ, благочестивъ, но не ханжа, сознавалъ свои недостатки и каялся въ нихъ. Религіозность нисколько не препятствовала ему быть глубокомыслящимъ человѣкомъ. «Чѣмъ болѣе я живу, писалъ онъ одной изъ дочерей, тѣмъ сильнѣе убѣждаюсь, что слава есть дымъ. Я всегда любилъ философствовать, но теперь болѣе, нежели когда-либо… Я смѣюсь надъ собою, когда размышляю, съ какой точки зрѣнія смотрю на званіе мое, на мою власть и на почести, меня окружающія»…
Указанныя выше черты отражались и на военной дѣятельности Кутузова. Опровергая сужденія тѣхъ, кои обвиняли его въ сибаритствѣ, онъ, передъ Бородинскимъ сраженіемъ, когда вся армія спала, осматривалъ важнѣйшую часть поля сраженія. Онъ говорилъ, правда, за обѣденнымъ столомъ: «Главная квартира не монастырь; веселость солдата ручается за его храбрость»—и допускалъ около себя шутки и смѣхъ,—но лишь только это было нужно, дѣлался молчаливымъ и, во время боя, даже «важнымъ» и трудно доступнымъ. Въ это время, онъ «не требовалъ мнѣній постороннихъ», не терпѣлъ, чтобы ему давали совѣты и чтобы приказанія его оставались безъ исполненія, при чемъ съ виновныхъ взыскивалъ строго, несмотря на званіе. Самъ онъ въ бою былъ неустрашимъ—въ молодые годы онъ доказалъ это многократно,—да и въ старости остался такимъ же: подъ Бородинымъ приближенные нѣсколько разъ отводили его лошадь за поводья, когда онъ стоялъ подъ выстрѣлами непріятельской батареи и былъ «осыпаемъ ядрами»; особенно долго онъ стоялъ подъ огнемъ въ сраженіи при Малоярославцѣ, когда желалъ собственными глазами увидѣть то, что могло дать ему понятіе о намѣреніяхъ Наполеона.
Кутузовъ никогда не пренебрегалъ непріятелемъ, но старался возможно лучше его изучить и уловить его слабую сторону, куда и направлялъ ударъ. Онъ никогда не забывалъ производить необходимыя развѣдки и вообще организовать надлежащимъ образомъ сборъ свѣдѣній о непріятелѣ и о мѣстности; поэтому и его планы дѣйствій были всегда отлично обоснованы. При веденіи военныхъ операцій онъ поражалъ всѣхъ своею осторожностью и «медлительностью», почему его иные называли Фабіемъ Кунктаторомъ («Фабій Ларіоновичъ и Михаилъ Баярдъ» по выраженію Репнина); но въ необходимыхъ случаяхъ онъ проявлялъ и рѣшительность, насколько этого требовала обстановка съ его точки зрѣнія. Онъ обладалъ замѣчательнымъ военнымъ глазомѣромъ и рѣдкою проницательностью и предусмотрительностью: подобно тому, какъ человѣка угадывалъ и опредѣлялъ чуть ли не съ перваго раза, такъ и обстановку на театрѣ военныхъ дѣйствій и на полѣ сраженія обнималъ быстро. Люди, знакомившіеся съ нимъ, удивлялись его обширнымъ свѣдѣніямъ въ теоріи и въ практикѣ не только военнаго дѣла вообще, но и каждаго рода службы въ особенности; знавшіе же его хорошо не удивлялись, ибо имъ было извѣстно, что онъ былъ, въ свое время, отличнымъ офицеромъ инженернымъ, артиллерійскимъ, кавалерійскимъ, квартирмейстерскимъ, формировалъ части легкой конницы и пѣхоты, командовалъ разными отрядами и цѣлыми арміями и при удачѣ, и при неудачѣ, бралъ крѣпости, управлялъ городами и областями, исполнялъ дипломатическія порученія и т. д. Все это могъ совершить лишь человѣкъ великаго ума, способнаго и склоннаго къ разсчету, находившагося въ равновѣсіи съ волею и чуждаго увлеченій.
Кутузовъ, подобно своему учителю Суворову, въ совершенствѣ постигъ искусство овладѣвать войсковыми массами и направлять ихъ согласно съ требованіями долга, пользы службы и военной обстановки. Сидя въ кругу солдатъ на соломѣ и раздѣляя съ ними пищу, онъ приговаривалъ: «хлѣбъ да вода—солдатская ѣда». Обозрѣвая полки въ 1812 г., когда войско не могло быть представлено въ щегольскомъ видѣ, онъ сказалъ: «я пріѣхалъ только посмотрѣть, здоровы ли вы, дѣти мои? Солдату въ походѣ не о щегольствѣ думать; ему должно отдыхать и готовиться къ побѣдѣ». Преслѣдуя Наполеона, онъ подъѣхалъ къ одному изъ полковъ и, узнавъ, что солдаты не получили ни хлѣба, ни говядины, ни вина, грозно сказалъ: «Я велю повѣсить провіантскихъ чиновниковъ. Завтра навезутъ вамъ хлѣба, вина, мяса, и вы будете отдыхать».—«Покорнѣйше благодаримъ», отвѣчали солдаты. «Да, вотъ что, братцы—продолжалъ Кутузовъ—пока вы станете
щал нередко недостаток в деньгах.
Кутузов был верующий христианин, благочестив, но не ханжа, сознавал свои недостатки и каялся в них. Религиозность нисколько не препятствовала ему быть глубоко мыслящим человеком. «Чем более я живу, писал он одной из дочерей, тем сильнее убеждаюсь, что слава есть дым. Я всегда любил философствовать, но теперь более, нежели когда-либо… Я смеюсь над собою, когда размышляю, с какой точки зрения смотрю на звание моё, на мою власть и на почести, меня окружающие»…
Указанные выше черты отражались и на военной деятельности Кутузова. Опровергая суждения тех, кои обвиняли его в сибаритстве, он, перед Бородинским сражением, когда вся армия спала, осматривал важнейшую часть поля сражения. Он говорил, правда, за обеденным столом: «Главная квартира не монастырь; весёлость солдата ручается за его храбрость» — и допускал около себя шутки и смех, — но лишь только это было нужно, делался молчаливым и, во время боя, даже «важным» и трудно доступным. В это время, он «не требовал мнений посторонних», не терпел, чтобы ему давали советы и чтобы приказания его оставались без исполнения, причём с виновных взыскивал строго, несмотря на звание. Сам он в бою был неустрашим — в молодые годы он доказал это многократно, — да и в старости остался таким же: под Бородиным приближённые несколько раз отводили его лошадь за поводья, когда он стоял под выстрелами неприятельской батареи и был «осыпаем ядрами»; особенно долго он стоял под огнём в сражении при Малоярославце, когда желал собственными глазами увидеть то, что могло дать ему понятие о намерениях Наполеона.
Кутузов никогда не пренебрегал неприятелем, но старался возможно лучше его изучить и уловить его слабую сторону, куда и направлял удар. Он никогда не забывал производить необходимые разведки и вообще организовать надлежащим образом сбор сведений о неприятеле и о местности; поэтому и его планы действий были всегда отлично обоснованы. При ведении военных операций он поражал всех своею осторожностью и «медлительностью», почему его иные называли Фабием Кунктатором («Фабий Ларионович и Михаил Баярд» по выражению Репнина); но в необходимых случаях он проявлял и решительность, насколько этого требовала обстановка с его точки зрения. Он обладал замечательным военным глазомером и редкою проницательностью и предусмотрительностью: подобно тому, как человека угадывал и определял чуть ли не с первого раза, так и обстановку на театре военных действий и на поле сражения обнимал быстро. Люди, знакомившиеся с ним, удивлялись его обширным сведениям в теории и в практике не только военного дела вообще, но и каждого рода службы в особенности; знавшие же его хорошо не удивлялись, ибо им было известно, что он был, в своё время, отличным офицером инженерным, артиллерийским, кавалерийским, квартирмейстерским, формировал части лёгкой конницы и пехоты, командовал разными отрядами и целыми армиями и при удаче, и при неудаче, брал крепости, управлял городами и областями, исполнял дипломатические поручения и т. д. Всё это мог совершить лишь человек великого ума, способного и склонного к расчёту, находившегося в равновесии с волею и чуждого увлечений.
Кутузов, подобно своему учителю Суворову, в совершенстве постиг искусство овладевать войсковыми массами и направлять их согласно с требованиями долга, пользы службы и военной обстановки. Сидя в кругу солдат на соломе и разделяя с ними пищу, он приговаривал: «хлеб да вода — солдатская еда». Обозревая полки в 1812 г., когда войско не могло быть представлено в щегольском виде, он сказал: «я приехал только посмотреть, здоровы ли вы, дети мои? Солдату в походе не о щегольстве думать; ему должно отдыхать и готовиться к победе». Преследуя Наполеона, он подъехал к одному из полков и, узнав, что солдаты не получили ни хлеба, ни говядины, ни вина, грозно сказал: «Я велю повесить провиантских чиновников. Завтра навезут вам хлеба, вина, мяса, и вы будете отдыхать». — «Покорнейше благодарим», отвечали солдаты. «Да, вот что, братцы — продолжал Кутузов — пока вы станете
