строго реальное». Если вспомнить тотъ фактъ, что Г. прекрасно помнилъ то, что переживалъ и совершалъ во время своихъ болѣзненныхъ припадковъ, то станетъ понятнымъ, что выдающіеся психіатры признаютъ этотъ разсказъ, какъ поразительно вѣрный, даже научно-вѣрный, психологическій этюдъ.
Но стремленіе своей кровью смыть преступленіе другихъ людей рождается не только въ великихъ герояхъ и не только въ мечтахъ безумцевъ: маленькій человѣкъ, смиренный желѣзнодорожный сторожъ, Семенъ Ивановъ, въ разсказѣ «Сигналъ», своей кровью предотвратилъ зло, задуманное Василіемъ, и этимъ заставилъ послѣдняго смириться, какъ смирился и «Гордый Аггей», когда спустился къ людямъ изъ своего гордаго одиночества и близко прикоснулся къ несчастіямъ и бѣдствіямъ людскимъ. «Ночь» рисуетъ страданія человѣческой совѣсти, дошедшія до крайнихъ предѣловъ оттого, что человѣкъ «жилъ одинъ, точно на высокой башнѣ стоялъ, и ожесточилосъ сердце его, и исчезла любовь къ людямъ». Но въ послѣднюю минуту, когда герой уже совсѣмъ готовъ покончить съ собой, звонъ колокола ворвался въ открытое окно и напомнилъ, что, кромѣ своего узкаго мірка, есть еще «огромная человѣческая масса, куда нужно уйти, гдѣ нужно любить»; напомнилъ ему ту книгу, гдѣ написаны великія слова: «будьте, какъ дѣти», а дѣти не отграничиваютъ себя отъ окружающихъ, рефлексія не заставляетъ ихъ отрываться отъ потока жизни, и у нихъ, наконецъ, нѣтъ «долговъ». Алексѣй Петровичъ, герой разсказа «Ночь», понялъ «что онъ долженъ самому себѣ всю жизнь» и что теперь, когда «насталъ срокъ разсчета, онъ — банкротъ, злостный, завѣдомый… Онъ вспомнилъ горе и страданіе, какія довелось ему видѣть въ жизни, настоящее, житейское горе, передъ которыми всѣ его мученія въ одиночку ничего не значили, и понялъ, что не можетъ больше жить за свой собственный страхъ и счетъ, понялъ, что ему нужно итти туда, въ это горе, взять на свою долю часть его и только тогда въ душѣ его настанетъ миръ. И такимъ восторгомъ наполнила эта свѣтлая мысль сердце человѣка, что это больное сердце не выдержало, и начинающійся день освѣтилъ «заряженное оружіе на столѣ, а посреди комнаты человѣческій трупъ съ мирнымъ и счастливымъ выраженіемъ на блѣдномъ лицѣ».
Жалость къ падшему человѣчеству, страданіе и стыдъ за всѣхъ «униженныхъ и оскорбленныхъ» приводили Г. къ идеѣ, такъ ярко выраженной Метерлинкомъ, «что душа всегда невинна»; частицу этой чистой невинной души Г. сумѣлъ отыскать и показать читателю на крайней ступени нравственнаго паденія человѣка, въ разсказахъ «Происшествіе» и «Надежда Николаевна»; послѣдній, однако, кончается тѣмъ же грустнымъ аккордомъ, что «для человѣческой совѣсти нѣтъ писанныхъ законовъ, нѣтъ ученія о невмѣняемости», и человѣкъ, оправданный людскимъ судомъ, долженъ все-таки нести казнь за совершенное преступленіе.
Въ изящной, чарующей поэтической сказкѣ «Attalea princeps», которая вначалѣ и была написана Г. въ видѣ стихотворенія, писатель рисуетъ стремленіе чуткой и нѣжной души къ свободѣ и свѣту нравственнаго совершенства. Это тоска души, прикованной къ землѣ, «по родинѣ недосягаемо далекой», а нигдѣ нельзя быть счастливымъ, кромѣ своего родного края. Но гибнутъ нѣжныя мечты и высокіе идеалы отъ холоднаго прикосновенія жизни, гибнутъ и блекнутъ. Достигнувъ своей цѣли цѣной невѣроятныхъ усилій и страданій, сломавъ желѣзныя рамы теплицы, пальма разочарованно восклицаетъ: «Только-то»? Кромѣ того она уже должна была погибнуть за то, «что всѣ были вмѣстѣ, а она была одна». Но не только она погибла, она увлекла съ собой и маленькую травку, такъ нѣжно любившую ее. Жизнь ставитъ иногда требованія убивать того, кого мы любимъ, — эта мысль еще ярче выражена въ разсказѣ «Медвѣди».
Всѣ разсказы Г. проникнуты тихой грустью и имѣютъ печальный конецъ: роза ушла отъ противной жабы, которая хотѣла ее «слопать», но купила это цѣною того, что была срѣзана и положена въ гробикъ малютки; радостная встрѣча двухъ товарищей въ далекомъ чужомъ городѣ кончается грустнымъ
