Послѣ кончины Г. вышла въ свѣтъ его «Третья книжка разсказовъ» (С.‑Пб. 1888 г.). Въ сборникѣ «Памяти В. М. Гаршина» (С.‑Пб. 1889 г.) помѣщены три стихотворенія Г.: «Плѣнница», «Нѣтъ, не дана мнѣ власть» и «Свѣча» (стр. 65—67). Въ сборникѣ «Привѣтъ» (С.‑Пб. 1898 г.) напечатано одно его стихотвореніе въ прозѣ; С. А. Венгеровымъ напечатано въ «Русскомъ Словѣ» въ день 25‑лѣтія смерти писателя его стихотвореніе, написанное подъ впечатлѣніемъ похоронъ Тургенева, а также перепечатано упомянутое выше стихотвореніе въ прозѣ. Библіографическій перечень произведеній Г. дается Д. Д. Языковымъ въ «Обзорѣ трудовъ покойныхъ русскихъ писателей», вып. 8, и П. В. Быковымъ въ собраніи сочиненій Г. въ изданіи Маркса. Разсказы Г. выдержали много изданій; они переведены на разные иностранные языки и пользуются за границей большимъ успѣхомъ.
Творчество Г. имѣетъ крайне субъективный характеръ. Внутренній обликъ Гаршина-человѣка такъ тѣсно связанъ и такъ гармонируетъ въ немъ съ личностью писателя, что писать о его творчествѣ, не коснувшись его личности, его характера и взглядовъ, менѣе возможно, чѣмъ о какомъ-либо другомъ писателѣ. Почти каждый изъ его немногочисленныхъ разсказовъ есть какъ бы частица его автобіографіи, часть его думъ и переживаній, оттого они такъ живо захватываютъ читателя своей жизненной правдой и такъ волнуютъ его. Самъ Г. создалъ свои произведенія, переживая ихъ «какъ болѣзнь», и настолько сживался со своими героями, что переживалъ ихъ страданія глубоко и реально; оттого и литературная работа, глубоко захватывая его, такъ утомляла и терзала его нервы.
Не только друзья писателя и его сослуживцы, но и люди, лишь мимолетно соприкасавшіеся съ нимъ, единогласно свидѣтельствуютъ о томъ обаятельно-симпатичномъ впечатлѣніи, которое производила на нихъ личность В. М. Гаршина. А. И. Эртель пишетъ: «При первомъ же знакомствѣ васъ необыкновенно влекло къ нему. Печальный и задумчивый взглядъ его болыпихъ «лучистыхъ» глазъ (глазъ, остававшихся грустными даже и тогда, когда Г. смѣялся), «дѣтская» улыбка на губахъ, то застѣнчивая, то ясная и добродушная, «искренній» звукъ голоса, что-то необыкновенно простое и милое въ движеніяхъ — все въ немъ прельщало… И за всѣмъ тѣмъ, все, что онъ ни говорилъ, все, что онъ ни думалъ, не становилось въ противорѣчіе съ его внѣшними обстоятельствами, не вносило диссонанса въ эту удивительно гармоническую натуру. Трудно было найти большую скромность, большую простоту, большую искренность; въ малѣйшихъ оттѣнкахъ мысли, какъ и въ малѣйшемъ жестѣ, можно было замѣтить ту же присущую ему мягкость и правдивость». «Я часто думалъ», говорилъ В. А. Фаусекъ, «что если можно представить себѣ такое состояніе міра, когда въ человѣчествѣ наступила бы полная гармонія, то это было бы тогда, если бы у всѣхъ людей былъ такой характеръ, какъ у В. М. Онъ не былъ способенъ ни на какое дурное движеніе душевное. Основная черта его была — необыкновенное уваженіе къ правамъ и чувствамъ другихъ людей, необыкновенное признаніе человѣческаго достоинства во всякомъ человѣкѣ, не разсудочное, не вытекающее изъ выработанныхъ убѣжденій, а безсознательное, инстинктивное, свойственное его натурѣ. Чувство человѣческаго равенства было ему присуще въ высшей степени; всегда со всѣми людьми, безь исключенія, держался онъ одинаково». Но при всей его деликатности и мягкости, его правдивая и прямая натура не допускала не только лжи, но даже и недомолвокъ, и когда напр. начинающіе писатели спрашивали его мнѣніе о своихъ произведеніяхъ, онъ прямо, не смягчая, высказывалъ его. Зависти не было мѣста въ его хрустально-чистой душѣ, и онъ всегда съ искреннимъ восторгомъ привѣтствовалъ появленіе новыхъ талантовъ, которые умѣлъ угадывать присущимъ ему тонкимъ художественнымъ чутьемъ. Такъ угадалъ и привѣтствовалъ онъ А. П. Чехова. Но самой яркой чертой его характера была гуманность и его болѣзненная чувствительность ко злу. «Все его существо», говоритъ Эртель,
