гой критической разборчивостью, и излагалъ свои мысли съ безпристрастіемъ добросовѣстнаго историка и съ проницательной обоснованностью недюжиннаго мыслителя. Во второмъ томѣ своего замѣчательнаго труда онъ изложилъ ученіе Шеллинга, или точнѣе одну изъ системъ его ученія, просто и общедоступно, такъ что русская публика впервые ознакомилась съ ней въ полномъ объемѣ. Въ общемъ уже этотъ первый трудъ Галича произвелъ нѣкоторую сенсацію въ образованныхъ кругахъ русскаго общества.
Но въ самый разгаръ дѣятельности Г. произошелъ извѣстный разгромъ Петербургскаго университета. Тогдашній исправляющій должность попечителя, извѣстный Руничъ, желая чѣмъ-либо отличиться предъ начальствомъ, завелъ новую систему надзора за университетомъ: то онъ сносился оъ «двусмысленными университетскими личностями», то отбиралъ тетрадки съ лекціями у студентовъ и проч. Результатомъ такой дѣятельности Рунича было обвиненіе, предъявленное нѣкоторымъ профессорамъ, въ томъ числѣ и Галичу, въ безбожіи и въ пропагандѣ революціонныхъ идей. Для разслѣдованія и наказанія виновныхъ былъ назначенъ тотъ же Руничъ. Небезынтересно въ данномъ случаѣ его «Представленіе Министру Народнаго Просвѣщенія кн. Голицыну о С.‑Пб. университетѣ за 1821—1822 г.», напечатанное въ «Др. и Нов. Росс.» за 1880 г. и могущее служить яркимъ образчикомъ взглядовъ докладчика. О6винительные пункты были составлены, главнымъ образомъ, на основаніи выписокъ изъ студенческихъ тетрадей. Кромѣ того поводомъ къ обвиненію Г. послужила и его «Исторія философскихъ системъ», за которую, между прочимъ, авторъ въ 1819 г. получилъ Высочайшую благодарность. Обвинительный актъ былъ формулированъ вопросомъ: излагая разныя системы философовъ, зачѣмъ онъ (Галичъ) ихъ не опровергъ? Не принимая во вниманіе, что Г., какъ историкъ, не обязанъ было этого дѣлать, тѣмъ болѣе, что въ этой книгѣ онъ излагалъ исторію человѣческой мысли, а не свои мнѣнія, Руничъ сравнивалъ книгу эту съ заряженнымъ пистолетомъ, положеннымъ среди дѣтей. «Я самъ, — говорилъ онъ, — если бы не былъ истиннымъ христіаниномъ, и если бы благодать свыше меня не осѣнила, я самъ не отвѣчаю за свои поползновенія при чтеніи книги Галича». Производство дѣла Г. было назначено на 4‑е ноября. Обвнненный Руничемъ въ томъ, что предпочитаетъ язычество христіанству, «распутную философію дѣвственной невѣстѣ Христовой церкви, безбожнаго Канта — Христу, а Шеллинга — Духу Святому», Г. долженъ былъ въ отдѣльной комнатѣ написать отвѣтъ на вопросы обвиненія.
Отвѣтъ былъ приблизительно слѣдующій: «Сознавая невозможность опровергнуть предложенные мнѣ вопросные пункты, прошу не помянуть грѣховъ юности и невѣдѣнія». Чтобы доказать искренность раскаянія, ибо «наружность можетъ быть обманчива», Г‑у предложили издать свою книгу «и въ предисловіи къ оной торжественно описать обращеніе и отреченіе отъ мнимаго просвѣщенія, на лжеименитомъ разумѣ основаннаго». Но Г. не проронилъ ни одного звука. Молчаніе его, очевидно, было истолковано Руничемъ, какъ знакъ согласія, ибо въ своемъ донесеніи министру (см. выше) онъ указываетъ на обѣщаніе Г. издать такое предисловіе.
По свидѣтельству А. Никитенка поведеніе Г. въ засѣданіи конференціи отличалось особеннымъ характеромъ, который былъ совершенно согласенъ съ его душевными свойствами: «Онъ не обнаружилъ ни смущенія, ни желанія отразить наносимые ему удары. Увидѣвъ во всемъ происходившемъ въ университетскомъ дѣлѣ какую-то роковую необходимость и чувствуя, что ему не одолѣть враждебныхъ силъ, онъ, кажется, принялъ систему полной покорности судьбѣ и рѣшился ждать спокойно всего, что случится». Такимъ образомъ Г. занялъ въ этомъ университетскомъ инцидентѣ пассивное положеніе. Онъ только съ нетерпѣніемъ ожидалъ окончавія этого дѣла, мѣшающаго ему думать, работать. Дѣло кончилоеь тѣмъ, что Г. сохранилъ званіе экстраординарнаго профессора и оставленъ при университетѣ «для какой-нибудь нефилософской службы», но принужденъ былъ перенести свою дѣятельность въ кабинетъ. Прежніе его слушатели и вообще
