хитрость, къ которой онъ прибѣгаетъ, чтобы утвердить власть за собою распространеніемъ вѣры въ свою необходимость, посредствомъ возбужденія призрачныхъ опасностей. Я знаю достовѣрно, что императоръ Вильгельмъ — рѣшительный противникъ всякой новой войны, а еслибъ его не стало, то, я думаю, наслѣдный принцъ воспротивится ей не менѣе отца. Во всякомъ случаѣ, будьте увѣрены, что я, подобно вамъ, желаю мира и что ничѣмъ не пренебрегу для того, чтобы помѣшать его нарушенію“. „Франція питаетъ эту надежду, Государь“, отвѣчалъ Лефло; „для предотвращенія опасностей, ей угрожающихъ, она разсчитываетъ на могущественное вмѣшательство Вашего Величества, такъ какъ ваше слово пользуется нынѣ такимъ вѣсомъ въ Европѣ“. Посолъ прибавилъ, что Россіи дѣлаетъ честь то значеніе, котораго она достигла среди мира, не прибѣгая къ пушечнымъ выстрѣламъ, благодаря единственно мудрости ея правительства и личному характеру Государя, мнѣніе котораго будетъ, конечно, уважено въ Берлинѣ. Императоръ замѣтилъ, что если, французы жалуются на усиленныя воруженія нѣмцевъ, то и нѣмцы имѣютъ основаніе быть недовольными такими же вооруженіями французовъ. Выслушавъ возраженіе посла, что сравненіе это не вполнѣ вѣрно, по той причинѣ, что война только усилила военную мощь Германіи, тогда какъ она совершенно разстроила французскую армію, Его Величество продолжалъ: „Это правда! Я ее вполнѣ признаю и не только не порицаю васъ, но совершенно напротивъ. Тѣмъ не менѣе, повторяю вамъ опять: нельзя объявить вамъ войны, доколѣ вы сами не подадите къ тому серьезнаго повода, а вы такого не дадите. Если же бы вышло иначе, то-есть, если бы Германія вздумала выступить въ походъ безъ причины или подъ вздорными предлогами, то она поставила бы себя передъ Европою въ то же положеніе, какъ Бонапартъ въ1870 году, и—заключилъ Императоръ—она сдѣлала бы это на свой рискъ и страхъ. А потому не тревожьтесь, генералъ, и успокойте ваше правительство. Передайте ему мою надежду, что отношенія наши останутся всегда такими же, какъ нынѣ, совершенно искренними (cordiales). Вы знаете, какъ высоко мое уваженіе къ вамъ. Я питаю къ вамъ полное довѣріе и вѣрю всему, что вы мнѣ говорите. Имѣйте же такое же довѣріе ко мнѣ. Интересы нашихъ обоихъ государствъ тождественны, и если,—чему я отказываюсь вѣрить,—настанетъ день, когда вамъ будетъ угрожать серьезная опасность, то вы узнаете о ней очень скоро, и узнаете—отъ меня“.
Что опасенія французскаго правительства не были вполнѣ лишены основанія, въ Петербургѣ убѣдились, когда прибылъ туда одинъ изъ ближайшихъ и довѣреннѣйшихъ сотрудниковъ князя Бисмарка, совѣтникъ имперскаго вѣдомства иностранныхъ дѣлъ, Радовицъ, на котораго возложено было порученіе освѣдомиться подъ рукою, какое положеніе займетъ Россія, въ случаѣ возобновленія враждебныхъ дѣйствій между Германіею и Франціею? Въ бесѣдахъ съ русскими государственными людьми нѣмецкій дипломатъ намекалъ довольно прозрачно, что за дружественный нейтралитетъ Германія согласна отплатить Россіи содѣйствіемъ всѣмъ ея видамъ на Востокѣ. Но внушенія эти остались безъ отголоска. Радовицу дали понять, что русскій Дворъ не питаетъ никакихъ честолюбивыхъ замысловъ, и на Востокѣ, какъ и на Западѣ, желаетъ лишь одного: мира и соблюденія территоріальнаго status quo, съ возможнымъ лишь облегченіемъ бѣдственной участи христіанскихъ подданныхъ султана.
Между тѣмъ, герцогъ Деказъ, получивъ отъ генерала Лефло донесеніе объ объясненіяхъ его съ княземъ Горчаковымъ и съ самимъ Императоромъ, и ободренный ихъ успѣхомъ, поручилъ послу сдѣлать еще шагъ, съ цѣлью обезпечить Франціи поддержку Россіи, въ случаѣ столкновенія съ Германіею. Онъ сообщилъ ему, что въ Берлинѣ замѣтно нѣкоторое успокоеніе и результатъ этотъ приписывалъ внушеніямъ русскаго Двора. „Отъ Императора Александра“, писалъ онъ, „зависитъ довершить и упрочить свое дѣло. Я часто говорилъ вамъ, что въ моихъ глазахъ русскій Императоръ есть верховный хранитель мира вселенной. Въ настоящую минуту онъ можетъ утвердить его надолго, словами, которыя онъ произнесетъ проѣздомъ въ Берлинѣ, и тою энергіею, съ которою выразитъ свою волю не допустить, чтобы миръ этотъ былъ нарушенъ… Если я не успокоенъ въ той мѣрѣ, въ какой желаетъ это и совѣтуетъ князь Горчаковъ, то, конечно, не вслѣдствіе сомнѣнія въ под-
