мнѣнію Александра, обстановка, привела его къ рѣшенію отречься отъ предстоящаго въ будущемъ высокаго жребія и поселиться съ женой на берегахъ Рейна, гдѣ Великій Князь предназначилъ себѣ жить спокойно частнымъ человѣкомъ.
Въ такомъ же духѣ и почти въ тѣхъ же выраженіяхъ Александръ еще ранѣе писалъ и Лагарну (21-го февраля 1796 года): „какъ часто я вспоминаю о васъ и обо всемъ, что вы мнѣ говорили, когда мы были вмѣстѣ! Но это не могло измѣнить принятаго мною рѣшенія отказаться современемъ отъ занимаемаго мною званія. Оно съ каждымъ днемъ становится для меня все болѣе невыносимымъ, по всему тому, что дѣлается вокругъ меня. Непостижимо, что происходитъ: всѣ грабятъ, почти не встрѣчаешь честнаго человѣка; это ужасно“. (Tout le monde pille, on ne rencontre presque pas d'honnête homme; c'est affreux).
Не меньшаго вниманія заслуживаютъ откровенныя бесѣды 19-ти лѣтняго Александра съ княземъ Адамомъ Чарторижскимъ весною 1796 года въ Таврическомъ саду и въ Царскомъ Селѣ. Эти бесѣды юнаго политическаго мечтателя свидѣтельствуютъ, что Александръ придерживался въ то время самыхъ крайнихъ политическихъ воззрѣній и сочувствовалъ несчастіямъ Польши. Великій Князь сознался, что, не раздѣляя правилъ и воззрѣній кабинета и двора, онъ далеко не одобряетъ политики своей бабки, основныя начала которой кажутся ему заслуживающими порицанія, что онъ оплакивалъ паденіе Польши.
Впечатлѣніе, произведенное на Чарторижскаго этимъ разговоромъ было чрезвычайно сильно: „Онъ не зналъ, во снѣ-ли это онъ слышалъ иди на яву“. Александръ показался ему необыкновеннымъ существомъ, посланнымъ Провидѣніемъ для блага человѣчества и Польши; съ этой минуты онъ почувствовалъ къ нему безграничную привязанность. Такъ началась эта дружба, продолжавшаяся съ нѣкоторыми колебаніями около 30-ти лѣтъ.
Со времени первой встрѣчи въ Таврическомъ саду, откровенныя политическія бесѣды Александра съ княземъ Чарторижскимъ не прерывались и сопровождались нескончаемыми преніями. Польскому магнату приходилось даже не разъ умѣрять крайность убѣжденій, высказываемыхъ въ пылу увлеченія юнымъ мечтателемъ. Между прочимъ, Александръ утверждалъ, что наслѣдственность престола – установленіе несправедливое и нелѣпое, что верховную власть долженъ даровать не случай рожденія, а приговоръ всей націи, которая съумѣетъ избрать способнѣйшаго къ управленію государствомъ. Чарторижскій упорно оспаривалъ эту наивную политическую ересь и кончилъ тѣмъ, что сказалъ Великому Князю, что на этотъ разъ, по крайней мѣрѣ, Россія отъ этого ничего не выиграла бы, ибо она лишилась бы того, кто всѣхъ достойнѣе верховной власти. Замѣчательно, что много лѣтъ спустя, а именно въ 1807 году, въ Тильзитѣ, Наполеону пришлось выдержать подобный же споръ съ Императоромъ Александромъ. Вспоминая объ этомъ на островѣ св. Елены, Наполеонъ разсказывалъ въ 1816 году слѣдующее: „Croirateon jamais ce que j'ai eu débettre avec lui? Il me soutenait que l'hérêdité était un abus dans la souverainete et j'ai du passer plus d'une heure et user toute mon éloquence et ma logique à lui prouver que cette hérêdité était le repos et le bonheur des peuples“.
Когда насталъ 1796 годъ, царствованіе Екатерины склонялось къ своему концу. Тридцать три года оно изливало славу и блескъ на Россію; Великая Императрица мудро довершала и совершенствовала то, что создано и начато было Великимъ Петромъ. Одно только ложилось тяжелымъ бременемъ на душу Екатерины; она не могла думать безъ страха о томъ, что Имперія, выдвинутая ею столь быстро на путь благоденствія, славы и образованности, останется послѣ нея безъ всякихъ гарантій прочнаго развитія Екатерининскихъ начинаній.
Уже съ 1780 года замѣтно было, что отношенія Екатерины къ Цесаревичу Павлу Петровичу сдѣлались крайне натянутыми. Послѣ одной бесѣды съ Цесаревичемъ, Екатерина замѣтила: „вижу, въ какія руки попадетъ Имперія послѣ моей смерти! Изъ насъ сдѣлаютъ провинцію, зависящую отъ Пруссіи. Жаль, если бы ноя смерть, подобно смерти Императрицы Елисаветы, сопровождалась бы измѣненіемъ всей системы русской политики“.
Екатерина вовсе не была жестокою, безсердечною матерью, какою многіе пи-
