систематическое совмѣстное образованіе обоихъ друзей. «Какъ святыню», до старости сохранилъ Огаревъ память о нѣкоторыхъ изъ своихъ наставниковъ. Отчасти подъ вліяніемъ ихъ, а главнымъ образомъ подъ вліяніемъ чтенія, юные друзья мечтали о высокомъ призваніи, о служеніи правдѣ, но окружающая дѣйствительность не была благопріятна для ихъ порывовъ. И чѣмъ мрачнѣе, по ихъ мнѣнію, становилось кругомъ, тѣмъ острѣе и воинственнѣе дѣлалось ихъ настроеніе, а въ душѣ укрѣплялось убѣжденіе, что они—избранныя натуры, способныя обновить если не цѣлый міръ, то по крайней мѣрѣ Россію. Настроеніе ихъ приняло оппозиціонный характеръ. Они считали себя преемниками декабристовъ.—Такъ развивались Огаревъ и Герценъ до 1830 года, когда во Франціи внезапно грянула политическая гроза, извѣстная подъ именемъ іюльской революціи. Извѣстіе объ этомъ событіи сильно взволновало обоихъ юныхъ мечтателей. Оно застало ихъ въ предверіи Московскаго университета, куда поступили они на математическій факультетъ и гдѣ вскорѣ они сгруппировали вокругъ себя цѣлый кружокъ товарищей, сочувствовавшихъ ихъ направленію. Старѣйшій изъ русскихъ университетовъ просыпался тогда отъ своего временнаго усыпленія; составъ прежнихъ профессоровъ сталъ пополняться свѣжими силами, а буйные студенты обращаться въ увлекающихся идеалистовъ; начали появляться студенческіе кружки, изъ которыхъ, какъ извѣстно, скоро вышли люди, имѣвшіе немалое значеніе въ исторіи нашего умственнаго и общественнаго развитія. Самыми замѣчательными изъ кружковъ, безъ сомнѣнія, были кружокъ Станкевича и кружокъ Герцена-Огарева. Послѣдующія за 30-мъ годомъ событія сильно поколебали вѣру идеалистовъ-друзей, но вытравить ее изъ сердца ихъ эти событія были не въ силахъ. Убѣдившись въ несостоятельности своего дѣтскаго либерализма, они замѣнили его системой Сенъ-Симона. Не успѣлъ Огаревъ кончить университетскаго курса, какъ надъ нимъ и его друзьями стряслась вдругъ неожиданная бѣда. Лѣтомъ 1834 года нѣсколько членовъ кружка были арестованы, а весною слѣдующаго года Огарева выслали на попеченіе отца въ его родовое имѣніе Старое Акшино. Поводомъ къ аресту послужило знакомство члена кружка—Сатина съ поэтомъ Соколовскимъ, поплатившимся за одно свое стихотвореніе политическаго характера. Съ внѣшней стороны ссылка не была особенно тяжела для Огарева, но его мучило одиночество вслѣдствіе оторванности его отъ друзей, такъ какъ сойтись съ мѣстнымъ обществомъ онъ не могъ, хотя и не пренебрегалъ его удовольствіями и развлеченіями. Умственный трудъ удовлетворялъ духовнымъ потребностямъ поэта, но Огаревъ не могъ отдаться ему всецѣло, вслѣдствіе отсутствія выдержки и непривычки къ упорной систематической работѣ. Время у него не проходило праздно, но широкіе планы обыкновенно не осуществлялись, а начатое не доводилось до конца. Одиночество и неудачи возбуждали въ ссыльномъ недовольство и уныніе. Тяжела была въ это время и домашняя обстановка Огарева: на глазахъ его умиралъ медленной смертью разбитый параличемъ его старикъ-отецъ. Въ такіе темные дни явилась къ поэту любовь, но она осчастливила его только на самое короткое время. Въ 1837 году онъ обвѣнчался съ племянницей пензенскаго губернатора А. А. Панчулидзева—Марьей Львовной Рославлевой. Сперва казалось, что супруги зажили счастливо, но уже вскорѣ между ними стали замѣчаться недоразумѣнія, которыя, не переходя въ открытый разрывъ, долго, какъ медленно дѣйствующій ядъ, подтачивали спокойствіе Огарева. Лѣтомъ 1838 года Огареву позволено было отправиться на минеральныя кавказскія воды, гдѣ онъ познакомился съ декабристами, отбывавшими наказаніе на Кавказѣ. Изъ нихъ особенно сильное впечатлѣніе произвелъ на него А. И. Одоевскій, Огаревъ быстро сблизился съ нимъ и сталъ смотрѣть на него, какъ на своего учителя. Одоевскій сдѣлался его критикомъ, передъ авторитетомъ котораго Огаревъ безпрекословно склонялся, и его наставникомъ въ вопросахъ какъ философскаго, такъ и общественнаго характера; особенно Одоевскій способствовалъ усиленію въ Огаревѣ религіозно-политической экзальтаціи, зачатки которой у него были и раньше. Въ половинѣ 1839 года Огареву разрѣшили вернуться въ Москву, за нимъ прибылъ туда же и Герценъ. Впрочемъ, Герценъ скоро уѣхалъ въ Петербургъ, а около Огарева сгруппировался новый кружокъ, въ которомъ на первомъ планѣ стали бывшіе
систематическое совместное образование обоих друзей. «Как святыню», до старости сохранил Огарев память о некоторых из своих наставников. Отчасти под влиянием их, а главным образом под влиянием чтения, юные друзья мечтали о высоком призвании, о служении правде, но окружающая действительность не была благоприятна для их порывов. И чем мрачнее, по их мнению, становилось кругом, тем острее и воинственнее делалось их настроение, а в душе укреплялось убеждение, что они — избранные натуры, способные обновить если не целый мир, то по крайней мере Россию. Настроение их приняло оппозиционный характер. Они считали себя преемниками декабристов. — Так развивались Огарев и Герцен до 1830 года, когда во Франции внезапно грянула политическая гроза, известная под именем июльской революции. Известие об этом событии сильно взволновало обоих юных мечтателей. Оно застало их в преддверии Московского университета, куда поступили они на математический факультет и где вскоре они сгруппировали вокруг себя целый кружок товарищей, сочувствовавших их направлению. Старейший из русских университетов просыпался тогда от своего временного усыпления; состав прежних профессоров стал пополняться свежими силами, а буйные студенты обращаться в увлекающихся идеалистов; начали появляться студенческие кружки, из которых, как известно, скоро вышли люди, имевшие немалое значение в истории нашего умственного и общественного развития. Самыми замечательными из кружков, без сомнения, были кружок Станкевича и кружок Герцена-Огарева. Последующие за 30-м годом события сильно поколебали веру идеалистов-друзей, но вытравить ее из сердца их эти события были не в силах. Убедившись в несостоятельности своего детского либерализма, они заменили его системой Сен-Симона. Не успел Огарев кончить университетского курса, как над ним и его друзьями стряслась вдруг неожиданная беда. Летом 1834 года несколько членов кружка были арестованы, а весною следующего года Огарева выслали на попечение отца в его родовое имение Старое Акшино. Поводом к аресту послужило знакомство члена кружка — Сатина с поэтом Соколовским, поплатившимся за одно свое стихотворение политического характера. С внешней стороны ссылка не была особенно тяжела для Огарева, но его мучило одиночество вследствие оторванности его от друзей, так как сойтись с местным обществом он не мог, хотя и не пренебрегал его удовольствиями и развлечениями. Умственный труд удовлетворял духовным потребностям поэта, но Огарев не мог отдаться ему всецело, вследствие отсутствия выдержки и непривычки к упорной систематической работе. Время у него не проходило праздно, но широкие планы обыкновенно не осуществлялись, а начатое не доводилось до конца. Одиночество и неудачи возбуждали в ссыльном недовольство и уныние. Тяжела была в это время и домашняя обстановка Огарева: на глазах его умирал медленной смертью разбитый параличом его старик-отец. В такие темные дни явилась к поэту любовь, но она осчастливила его только на самое короткое время. В 1837 году он обвенчался с племянницей пензенского губернатора А. А. Панчулидзева — Марьей Львовной Рославлевой. Сперва казалось, что супруги зажили счастливо, но уже вскоре между ними стали замечаться недоразумения, которые, не переходя в открытый разрыв, долго, как медленно действующий яд, подтачивали спокойствие Огарева. Летом 1838 года Огареву позволено было отправиться на минеральные кавказские воды, где он познакомился с декабристами, отбывавшими наказание на Кавказе. Из них особенно сильное впечатление произвел на него А. И. Одоевский, Огарев быстро сблизился с ним и стал смотреть на него, как на своего учителя. Одоевский сделался его критиком, перед авторитетом которого Огарев беспрекословно склонялся, и его наставником в вопросах как философского, так и общественного характера; особенно Одоевский способствовал усилению в Огареве религиозно-политической экзальтации, зачатки которой у него были и раньше. В половине 1839 года Огареву разрешили вернуться в Москву, за ним прибыл туда же и Герцен. Впрочем, Герцен скоро уехал в Петербург, а около Огарева сгруппировался новый кружок, в котором на первом плане стали бывшие
