Страница:Русская мысль 1890 Книга 06.pdf/409

другу горло изъ-за милостей, изъ-за улыбки, изъ-за взгляда этого несчастнаго, не знающаго ни что дѣлать, ни что сказать, ни куда дѣвать свою ни на что негодную особу. Въ его рукахъ несмѣтныя богатства, цѣлая область, пространствомъ равная небольшому европейскому королевству; десятки тысячъ только что освобожденныхъ крѣпостныхъ ждутъ отъ него устройства ихъ новаго свободнаго быта, умоляютъ его о ничтожныхъ клочкахъ земли, чтобы не остаться на «кошачьихъ» надѣлахъ, на которые ихъ хотятъ посадить заводскіе заправилы. Ни до чего этого дѣла нѣтъ «набабу»; онъ ничего не понимаетъ и понимать не желаетъ, для него въ этомъ нѣтъ ничего занимательнаго, забавнаго. Кругомъ кипитъ отчаянная борьба самыхъ существенныхъ интересовъ и сложныхъ интригъ, жертвующихъ всякими интересами личнымъ счетамъ и личнымъ выгодамъ въ погонѣ за мѣстами въ заводской администраціи. Это могло бы, пожалуй, позабавить изжившагося магната; но этого-то ему и не показываютъ. Самъ же онъ рѣшительно не способенъ видѣть что-либо такое, изъ чего не дѣлаетъ для него забавнаго зрѣлища облѣпившая его свита и, въ особенности, ближайшій къ нему человѣкъ Прейнъ, жуиръ и негодяй высшей пробы. Для развлеченія «набаба» и отчасти его «двора» супруга главноуправляющаго подставляетъ цѣлый ассортиментъ дѣвицъ, дочерей разныхъ чиновъ заводскаго управленія. Скучающій баринъ идетъ на удочку и зацѣпляется за крючекъ, на которомъ въ видѣ живца ему подставлена героиня романа Луша. Зацѣпляется Лаптевъ такъ крѣпко, что, послѣ неудачнаго ухаживанія, предлагаетъ Лушѣ свою руку и всѣ свои богатства. Луша отказываетъ всесильному «набабу» и дѣлается любовницей пожилаго, почти стараго Прейна. Происходитъ это какъ-то вдругъ, неожиданно и слишкомъ торопливо въ романѣ. По нашему мнѣнію, это самая слабая часть произведенія г. Мамина. Читатель остается въ полномъ недоумѣніи относительно того, чѣмъ и какъ увлекъ ее Прейнъ, почему она предпочла положеніе любовницы фактотума браку съ «самимъ бариномъ». Изъ романа не видно даже, чтобы Прейнъ добивался любви этой дѣвушки. Вообще, тутъ оказывается очень существенный пробѣлъ, точно пропускъ цѣлой главы или нѣсколькихъ сценъ, необходимыхъ для стройности повѣствованія. Горное гнѣздо читается съ большимъ интересомъ, хотя представляетъ собою менѣе широкую картину уральской горнозаводской жизни, чѣмъ печатающійся въ настоящее время въ нашемъ журналѣ романъ того же автора изъ того же времени и быта. Въ Горномъ гнѣздѣ «народъ», рабочій людъ, мелькаетъ лишь на заднемъ планѣ картины. Онъ видѣнъ, такъ сказать, только изъ окопъ господскаго и управительскаго дома. Въ романѣ Три конца авторъ вводитъ читателя въ толпы этого народа, въ самую «суть» его интересовъ и міровоззрѣній, сложившихся подъ многоразличными вліяніями происхожденія, вѣрованій, преданій, крѣпостной зависимости и заводскихъ порядковъ. Въ Горномъ гнѣздѣ только вскользь упоминается о тѣхъ несчастныхъ «рабахъ», которые но прихоти такихъ господъ, какъ Лаптевы, были отправлены для обученія въ Парижъ, получили тамъ высшее образованіе и потомъ возвращены въ крѣпостное, «рабье» положеніе на заводахъ, подъ ужасающій гнетъ крѣпостныхъ же начальниковъ, враждебно принявшихъ «французовъ». Въ романѣ Три конца эти «французы» занимаютъ первый планъ на ряду съ тѣми «своими», отъ которыхъ они были оторваны фантазіями барина и для которыхъ стали «чужими» и недругами, по милости полученнаго ими европейскаго воспитанія и имъ привитыхъ идей гуманности. Оба эти романа не имѣютъ между собой никакой