Ольгерда и Кейстута, чья нощная десница
Прославилась въ охотѣ и въ рыцарскихъ бояхъ,
Враговъ ли настигая мы звѣрей въ лѣсахъ.
И тайну вѣковую тотъ сонъ открылъ предъ нами,
Что вѣкъ жила отчизна желѣзомъ и лѣсами.
Мой лѣсъ! бывалъ послѣдній изъ нашихъ королей,
Носившій шлемъ Витольда, подъ сѣнію твоей, —
Изъ древнихъ Ягеллоновъ послѣдній и любимый,
Въ Литвѣ король-охотникъ[1]! О, лѣсъ мой, лѣсъ родимый!
О, если только будетъ угодно небесамъ,
Родимыя деревья, чтобъ я вернулся къ вамъ, —
Найду ли васъ живыми? Вы всѣ ли уцѣлѣли, —
Вы, подъ шатромъ которыхъ лежалъ я въ колыбели?
А живъ ли дубъ старинный съ пустымъ своимъ дупломъ[2],
Гдѣ дюжина, бывало, садилась за столомъ?
Тѣнистый лѣсъ Мендога! растешь ли ты понынѣ
Близъ храма въ Новогрудкѣ[3]? А въ дальней Украинѣ
Надъ берегами Роси шумитъ ли до сихъ поръ
Густой старинной липы развѣсистый шатёръ
Надъ домомъ Годовинскихъ, гдѣ сотня паръ, бывало,
Въ ея тѣни обширной когда-то танцевала?
О, памятники наши! васъ рубитъ безъ конца
Что день топоръ нещадный казны или купца,
Не оставляя пташкамъ пріюта мирныхъ сѣней,
Ни уголка поэту для сладкихъ вдохновеній…
А чернолѣсской липы густой и темный кровъ —
Какъ много сердцу Яна внушилъ онъ дивныхъ сновъ!
Какъ сладко вѣтви дуба таинственную чару,
Навѣяли на струны казацкому гусляру[4]!…
Родимыя деревья! какъ много чудныхъ думъ
Мнѣ навѣвалъ, бывало, вашъ незабвенный шумъ,
Когда, стрѣлокъ немѣткій, насмѣшекъ избѣгая,
- ↑ Сигизмундъ-Августъ, по старинному обычаю возведенный въ литовскіе великіе князья и очень любившій охоту.
- ↑ Въ повѣтѣ Росенскомъ, въ имѣніи Паскевича, земскаго писаря (pisarza ziemskiego), росъ дубъ, извѣстный подъ именемъ «Baublis» и нѣкогда, во времена язычества, чтимый за святыню. Въ дуплѣ этого исполина Паскевичъ устроилъ кабинетъ остатковъ литовской старины.
- ↑ Не далеко отъ новогрудскаго костела росли старинные липы, которыхъ много вырублено около 1812 года.
- ↑ Поэма Гашинскаго — «Zamek Kaniowski».
Ольгерда и Кейстута, чья нощная десница
Прославилась в охоте и в рыцарских боях,
Врагов ли настигая мы зверей в лесах.
И тайну вековую тот сон открыл пред нами,
Что век жила отчизна железом и лесами.
Мой лес! бывал последний из наших королей,
Носивший шлем Витольда, под сенью твоей, —
Из древних Ягеллонов последний и любимый,
В Литве король-охотник[1]! О, лес мой, лес родимый!
О, если только будет угодно небесам,
Родимые деревья, чтоб я вернулся к вам, —
Найду ли вас живыми? Вы все ли уцелели, —
Вы, под шатром которых лежал я в колыбели?
А жив ли дуб старинный с пустым своим дуплом[2],
Где дюжина, бывало, садилась за столом?
Тенистый лес Мендога! растешь ли ты поныне
Близ храма в Новогрудке[3]? А в дальней Украине
Над берегами Роси шумит ли до сих пор
Густой старинной липы развесистый шатёр
Над домом Годовинских, где сотня пар, бывало,
В её тени обширной когда-то танцевала?
О, памятники наши! вас рубит без конца
Что день топор нещадный казны или купца,
Не оставляя пташкам приюта мирных сеней,
Ни уголка поэту для сладких вдохновений…
А чернолесской липы густой и темный кров —
Как много сердцу Яна внушил он дивных снов!
Как сладко ветви дуба таинственную чару,
Навеяли на струны казацкому гусляру[4]!…
Родимые деревья! как много чудных дум
Мне навевал, бывало, ваш незабвенный шум,
Когда, стрелок неметкий, насмешек избегая,
- ↑ Сигизмунд-Август, по старинному обычаю возведенный в литовские великие князья и очень любивший охоту.
- ↑ В повете Росенском, в имении Паскевича, земского писаря (pisarza ziemskiego), рос дуб, известный под именем «Baublis» и некогда, во времена язычества, чтимый за святыню. В дупле этого исполина Паскевич устроил кабинет остатков литовской старины.
- ↑ Не далеко от новогрудского костела росли старинные липы, которых много вырублено около 1812 года.
- ↑ Поэма Гашинского — «Zamek Kaniowski».
