Писецъ замѣтилъ, что это бываетъ только разъ въ году.
— Слабое оправданіе, чтобы тащить изъ моего кармана каждое двадцать пятое декабря,—сказалъ Скруджъ, застегивая пальто вплоть до подбородка.—Но такъ и быть, весь завтрашній день въ вашемъ распоряженіи. Послѣ завтра утромъ приходите пораньше.
Писецъ пообѣщалъ, и Скруджъ, ворча, вышелъ. Писецъ въ одну минуту заперъ контору и, размахивая длиннѣйшими концами своего шарфа (пальто у него совсѣмъ не было), прокатился въ честь Сочельника разъ двадцать по льду въ Корнгиллѣ, вслѣдъ за шеренгой мальчишекъ и во весь духъ пустился домой.
Скруджъ съѣлъ свой скучный обѣдъ въ своемъ скучномъ трактирѣ, и, перечитавъ всѣ газеты, скоротавъ остатокъ вечера за счетоводной книгой, отправился домой спать. Онъ жилъ тамъ же, гдѣ когда-то жилъ его покойный компаньонъ. То была анфилада комнатъ въ мрачномъ и громадномъ зданіи на заднемъ дворѣ, которое наводило на мысль, что оно попало сюда еще во дни своей молодости, играя въ прятки съ другими домами, да такъ тамъ и осталось, не найдя выхода.
Зданіе было старое и угрюмое. Никто, кромѣ Скруджа, не жилъ въ немъ, ибо всѣ другія комнаты отдавались въ наемъ подъ конторы. Дворъ былъ такъ теменъ, что даже Скруджъ, отлично знавшій каждый его камень, съ трудомъ, ощупью, пробирался по немъ. Въ морозномъ туманѣ, окутывавшемъ старинныя черныя ворота, чудился самъ Геній Зимы, сторожившій ихъ въ печальномъ раздумьѣ.
Поистинѣ, въ молоткѣ, висѣвшемъ у двери, не было ничего страннаго, развѣ только то, что онъ отличался большими размѣрами. Самъ Скруджъ видѣлъ его ежедневно утромъ и вечеромъ, все время своего пребыванія здѣсь. При
